Форум » Парк Июльского периода » Поэтическая гостиная » Ответить

Поэтическая гостиная

Дженнаро Танкреди: Стихи, которые вполне могли читать наши герои=)

Ответов - 10

Дженнаро Танкреди: Альфонс де Ламартин О, ты кто мнится мне в пустыне мирозданья, Посол небес иль житель мест иных, Ты, кто зажег огонь любви в глазах моих Ты, в чьё не верил раньше я существованье Скажи, откуда ты и как тебя зовут? Где на земле у нас нашел приют? Иль просто ты небесное дыханье? Вернешься ль в небеса о, ты, венец творенья Иль по земле унылой, нищей и пустой Ты побредешь со мной тернистою тропой? Тебе о, сын земли или посланец провиденья, Я буду повторять всё вновь и вновь: Как велика моя к тебе любовь Как горячо и верно поклоненье Но если, как и мы, лишь гость ты на земле У ног твоих готов я пыль поцеловать Ты поддержи меня, не дай мне так страдать Я слаб и сир не по своей вине Но, если ты и вправду небожитель И улетишь от нас в небесную обитель, Представ пред Господом, подумай обо мне! L’ INVOCATION 0 toi, qui m’apparus dans ce désert du monde, Habitante du ciel, passagère en ces lieux ! 0 toi, qui fis briller dans cette nuit profonde Un rayon d'amour à mes yeux ; A mes youx étonnés montre-toi tout entière, Dis-moi quel est ton nom, ton. pays, ton destin ; Ton berceau fut-il sur la terre ? Ou n'es-tu qu'un souffle divin? Vas-tu revoir demain l’eternelle lumiere ? Ou dans ce lieu d'exil, du deuil et de misere, Dois-tu poursuivre encor ton pénible chemin ? Ail ! quel que soit ton nom, ton destin, ta patrie, 0 fille de la terre, ou du divin séjour. Ah ! lasse-moi, toute ma vie, T'offrir mon culte ou mon amour Si tu dois, comme nous, achever la carriere, Sois mon appui, mon guide, et souffre qu'un tous lieux De tes pas adorés je baise la poussiere. Mais si tu prends ton vol, et si, loin de nos yeux, Sœur des ainges, bientôt, tu remontes prês d'eux, Apres m'avoir aimé quelques jours sur la terre, Souviens-toi de moi dans les cieux ! 1820 (с)

Дженнаро Танкреди: С. - Т. Кольридж "Сказание о Старом Мореходе" (пер. Н.Гумилева) *отрывок* Корабль унесен штормом к Южному полюсу Но вот настиг нас шторм, он был Властителен и зол, Он ветры встречные крутил И к югу нас повел. Без мачты, под водою нос, Как бы спасаясь от угроз За ним спешащего врага, Подпрыгивая вдруг, Корабль летел, а гром гремел, И плыли мы на юг. И встретил нас туман и снег И злые холода, Как изумруд, на нас плывут Кругом громады льда. Страна льда и пугающего гула, где не видно ничего живого. Меж снежных трещин иногда Угрюмый свет блеснет: Ни человека, ни зверей, - Повсюду только лед. Отсюда лед, оттуда лед, Вверху и в глубине, Трещит, ломается, гремит. Как звуки в тяжком сне. Наконец большая морская птица, называемая Альбатросом, прилетает сквозь снеговой туман. Ее встречают радостно и гостеприимно. И напоследок Альбатрос К нам прилетел из тьмы; Как, если б был он человек, С ним обходились мы. Он пищу брал у нас из рук. Кружил над головой. И с громом треснул лед, и вот Нас вывел рулевой. И вот Альбатрос оказывается добрым предзнаменованием и сопровождает корабль, возвращающийся к северу сквозь туман и плавучие льды. И добрый южный ветр нас мчал, Был с нами Альбатрос, Он поиграть, поесть слетал На корабельный нос. В сырой туман на мачте он Спал девять вечеров, И белый месяц нам сиял Из белых облаков". 1816 полный перевод тут оригинал

Дженнаро Танкреди: Джон Китс Вот эта теплая рука живая, Столь пылкая в пожатье благодарном, Потом, когда она навек застынет В могиле ледяной, - еще придет Так нестерпимо сны твои тревожить, Что ты захочешь собственную кровь Отдать из жил, лишь бы ее наполнить Горячей жизнью; вот она - гляди - Протянута к тебе... This living hand, now warm and capable Of earnest grasping, would, if it were cold And in the icy silence of the tomb, So haunt thy days and chill thy dreaming nights That thou would wish thine own heart dry of blood So in my veins red life might stream again, And thou be conscience-calm’d–see here it is– I hold it towards you. 1819 отсюда


Дженнаро Танкреди: НОВАЛИС Из царства света вниз, во мрак! Иная жизнь в могиле. Печаль в разлуке - добрый знак: Счастливые отплыли. Мы - в тесном нашем челноке, Небесный берег вдалеке. Хотим забыться вечным сном В ночи благословенной; Увяли мы в тепле дневном От грусти сокровенной. Пора вернуться наконец! Скитальцев дома ждет отец. Кому в миру любовь нужна? Тоскуем втихомолку. Когда забыта старина, От новшеств мало толку. Так мы скорбим по старине С мечтой своей наедине. Бывало, чувства наши вмиг Могли воспламениться. Знаком был смертный отчий лик, И голос, и десница. Возликовать могли сердца, В творении узнав творца. Бывало, грезил род людской В цветении чудесном, Томим с младенчества тоской О царствии небесном; И разве что любовный пыл Сердцам людским опасен был. Бывало, людям Сам Господь Сопутствовал телесно; Свою божественную плоть Обрек Он казни крестной; Изведал боль, изведал страх, Чтобы царить у нас в сердцах. В ночи затерян человек. Напрасное томленье! Такая жажда в этот век Не знает утоленья. К былым блаженным временам Поможет смерть вернуться нам. Пресекся наш печальный путь: Любимые в могилах. Могилы эти обогнуть Скорбящие не в силах. Вокруг простерлась пустота, Пустынен мир - душа сыта. И вдруг сюда, на этот свет, - Негаданное чудо - Как бы таинственный привет Доносится оттуда. Зовут возлюбленные нас, Торопят наш последний час. К невесте милой, вниз, во мрак! Свои разбив оковы, К Спасителю на вечный брак Мы поспешить готовы; Так нам таинственная власть На грудь Отца велит упасть. 1800 читать целиком

Дженнаро Танкреди: Джиакомо Леопарди СОН Настало утро. Из прикрытых ставен Сквозь сумрак темной спальни пробирались С балкона солнца первые лучи; В тот час, когда особенно легко И сладостно смежает веки сон, Приблизилась и мне в лицо взглянула Тень той, которая любовь впервые Внушила мне, в слезах оставив после. Казалась мне не мертвой, но печальной, Как все несчастные; и, на чело Мне руку положив, она спросила: "Ты жив? Скажи, хоть тень воспоминанья О нас хранишь?" - "Откуда,- я ответил,- Ты появилась, милая? О, сколько Я по тебе грустил; и я не верил, Что можешь ты об этом догадаться, И безутешна скорбь моя была. Ужель ты здесь, чтоб вновь меня покинуть? Мне страшно это! Что с тобою сталось? Такая ль ты, как прежде? Иль твоя Душа страдает?" - "Омрачен забвеньем Твой ум, его окутывает сон,- Она сказала.- Я мертва, ты видел Меня в последний раз давно". Сдавила. Боль страшная мне сердце, как услышал Я эту речь. Она же продолжала: "Угасла я во цвете лет, когда Особенно желанна жизнь и сердце Еще не знает, сколь надежды тщетны. И слишком мало удрученный смертный Прошел, чтобы стремиться к той, чья власть Освободит его от всякой муки; И безутешной смерть приходит к юным; И участь тяжела надежды той, Что гаснет под землею. Тщетно знать То, что таит природа от людей, Не искушенных в жизни, и гораздо Сильнее, чем их несозревший разум, Слепая боль".- "О милая,- сказал я,- Несчастная, молчи, терзает сердце Мне эта речь. Ты, значит, умерла, Моя любовь, а я, я жив, и было Предсказано судьбой, что смертный пот Прекрасное чело твое омоет, А у меня нетронутой пребудет Вот эта оболочка? Сколько раз Я думал, что тебя нет больше в мире И что тебя не встречу никогда, Но был не в силах этому поверить. Что смертью именуется? Сегодня На опыте узнать бы мог я это И беззащитное чело избавить От беспощадной ненависти рока. Я молод, но, как старость, увядает И гибнет эта юность. Жизни цвет Похож на старость, что страшит меня И все же далека еще. В слезах,- Сказал я,- родились мы оба, счастье Не улыбнулось нам, и небеса Страданьем нашим насладились жадно; Но коль слезой ресницы увлажнялись, И бледность покрывала мне лицо Из-за ухода твоего, и муку Терплю досель, скажи мне, ты любви Иль жалости к влюбленному несчастно Хоть каплю выпила, когда жила? Тогда влачил печально дни и ночи, Да и сейчас в сомнениях напрасных Рассудок гибнет. Если раз хотя бы Боль за меня тебе сдавила сердце, Не утаи того, молю тебя, Мне будет легче примириться с мыслью, Что будущее отнято у нас". Она в ответ: "Несчастный, ободрись, Скупой на жалость не была тогда я, Да и теперь ее не прячу - я Сама была несчастна. Не рыдай Над этой бедной девушкой отныне".- "Во имя всех несчастий и любви, Терзающей меня,- воскликнул я,- Во имя нашей юности и тщетных Надежд позволь, о милая моя, Твоей руки коснуться". И она Печально, нежно протянула руку. Я целовал ее и от блаженства Томительного трепетал, к груди Я, задыхаясь, прижимал ее. Лицо мое покрылось потом, голос Пресекся, день померк в моих глазах. Тогда она, так ласково взглянув В лицо мое, сказала мне: "О милый, Ты забываешь, что красы своей Лишилась я; и ты горишь любовью Напрасно, друг несчастный, и трепещешь. Теперь прощай! Отныне в разлученье Пребудут наши души и тела, Несчастные навеки. Для меня Ты не живешь и больше жить не будешь; Рок разорвал твои былые клятвы". Тогда, от муки застонав, в слезах Рыданий безутешных, ото сна Освободился я. Но все в очах Она стояла, и в луче неверном Казалось мне, что видел я ее. 1821 отсюда

Дженнаро Танкреди: Генрих Гейне Ильза Ильза Зовусь я принцессой Ильзой И в Ильзенштейне живу; Пойдём со мной в мой замок К блаженству наяву. Я лоб тебе омою Прозрачною волной, Ты боль свою забудешь Унылый друг больной. В объятьях рук моих белых, На белой груди моей Ты будешь лежать и грезить О сказках прошлых дней. Обниму тебя, зацелую, Как мной зацелован был Мой император Генрих, Что вечным сном почил. Не встать из мёртвых мёртвым, И только живые живут; А я цветка прекрасней, И сердце бьётся — вот тут. Вот тут смеётся сердце, Звенит дворец средь огней, Танцуют с принцессами принцы, Ликует толпа пажей. Шуршат атласные шлейфы, И шпоры звенят у ног, И карлики бьют в литавры, И свищут, и трубят в рог. Усни, как спал мой Генрих, В объятьях нежных рук; Ему я прикрыла уши, Как грянул трубный звук. Die Ilse. Ich bin die Prinzessin Ilse, Und wohne im Ilsenstein; Komm mit nach meinem Schlosse, Wir wollen selig seyn. Dein Haupt will ich benetzen Mit meiner klaren Well’, Du sollst deine Schmerzen vergessen, Du sorgenkranker Gesell! In meinen weißen Armen, An meiner weißen Brust, Da sollst du liegen und träumen Von alter Mährchenlust. Ich will dich küssen und herzen Wie ich geherzt und geküßt Den lieben Kaiser Heinrich, Der nun gestorben ist. Es bleiben todt die Todten, Und nur der Lebendige liebt; Und ich bin schön und blühend, Mein lachendes Herze bebt. Und bebt mein Herz dort unten, So klingt mein kristallenes Schloß, Es tanzen die Fräulein und Ritter, Es jubelt der Knappentroß. Es rauschen die seidenen Schleppen, Es klirren die Eisenspor’n, Die Zwerge trompeten und pauken, Und fiedeln und blasen das Horn. Doch dich soll mein Arm umschlingen Wie er Kaiser Heinrich umschlang; Ich hielt ihm zu die Ohren, Wenn die Trompet’ erklang. Von „http://de.wikisource.org/wiki/Die_Ilse“

Дженнаро Танкреди: Хотя это и не стихи, не запостить их здесь я не могу. А.Рабб. "Альбом пессимиста" Афоризмы Альфонса Рабба. Mes regards hasardés et tristement farouches disent à tous: "J'ai vécu, j'ai souffert; je vous ai connus, et je veux mourir!" Мои дерзкие и и печально ожесточенные взгляды говорят всем: "Я прожил, я терпел; я вас узнал, и я хочу умереть!" Pensez au matin que vous n'irez peut-être pas jusqu'au soir, et au soir que vous n'irez peut-être pas jusqu'au matin. Подумайте утром, что вы можете не дожить до вечера; а вечером, что, возможно, вы не доживете до утра. La douleur déprave; et ce genre de dépravation est d'autant plus à craindre que celui qui gémit sous son atteinte a un plus vif sentiment de son innocence. Боль портит; и этого рода испорченности нужно тем более опасаться, что тот, кто стонет под ударами, имеет сильнешее чувство своей невиновности. La mort est un bon pasteur, car elle ne perd jamais rien de son troupeau. Смерть — хороший пастор, так как она никогда никого не теряет из своего стада. Homme, d'où vient ton orgueil? Ta conception est une faute; ta naissance est une douleur; ta vie, un travail; ta mort, une nécessité. Человек, откуда идет твоя гордость? Твое зачатие — ошибка; твое рождение — боль; твоя жизнь — труд; твоя смерть — неизбежность. Vois l’aspic sous les fleurs, le cercueil sous la couche de la volupté, le squelette et la cendre sous les formes et la vie de la belle jeunesse: par ce moyen, dit Epictète, tu n’auras aucune lâche pensée, tu ne désireras rien avec trop d’ardeur. Увидь аспида под цветами, гроб под ложем страсти, скелет и тлен в формах и в жизни красивой молодости: таким образом, как сказал Эпиктет, у тебя не будет никакой подлой мысли, ты не будешь желать ничего со cлишком большим жаром. Dans l’état actuel des choses, le monde présente le spectacle d’une immense arène, où les hommes se précipitent en foule pour se disputer, au prix de leur sang, de leurs fouleurs et de leur honte, la possession des avantages sociaux. Eh bien! celui qui repousse et indique la vue d’un pareil champ de bataille, et qui se trouve enrôlé malgré lui ; qui ne veut être ni oppresseur ni victime, et qui ne craint pas moins une odieuse et inhumaine victoire, qu’une humiliante défaite, ne pourra-t-il pas se précipiter en dehors du cirque, et disposer de lui, pour qu’un hasard sinistre et flétrissant n’en dispose pas! En se retirant, en abdiquant sa part du butin, en jetant les armes, ne diminue-t-il pas la masse des prétentions universelles, et en même temps l’ardeur féroce des concurrents? S’il était imité par le plus grand nombre, le carnage ne serait-il pas infiniment moins grand? Quand la famine presse une ville assiégée, celui qui se donne la mort, parce qu’il se voit inutile à sa défense et onéreux à la subsistance politique, ne fait-il pas un acte de magnanimité? При текущем положении вещей мир представляет собой спектакль на огромной арене, куда люди бросаются толпами, чтобы бороться ценой своей крови и чести за обладание общественными благами. Итак! тот, кого отталкивает вид такого поля битвы, и кто оказывается завербованным против своей воли; кто не хочет быть ни угнетателем, ни жертвой, и кто не меньше опасается гнусной и бесчеловечной победы, равно как и унизительного поражения, — он не сможет вырваться наружу из цирка и распорядиться им, чтобы роковой и разрушающий случай не имел над ним власти! Уходя, отказываясь от своей доли трофея, бросая оружие, не уменьшает ли он совокупность всеобщих притязаний и в то же время хищный пыл соперников? Если бы ему подражало большее число, резня — не была ли бы она бесконечно менее масштабной? Когда голод томит осажденный город, тот, кто убивает себя, потому что он видит себя бессильным защититься и обременительным для политического содержания, не совершает ли он акт великодушия? Tu te meurs! Te voilà arrivé au terme où viennent toutes choses, à la fin de tes misères, au commencement de ton bonheur. La voici, la mort, là, debout en face de toi! Tu ne pourras plus ni la souhaiter ni la craindre. Souffrances ou faiblesses du corps, tristes agitations, peines cuisantes de l'âme, chagrins dévorants, tout est achevé! Tu ne ressentiras plus rien de semblable; tu vas braver en paix l'orgueil insultant du crime fortuné, les mépris des sots et la stérile pitié de ceux qui osent s'appeler bon. Ты умираешь! Вот ты и подошел к пределу, куда приходят все; в завершении твоих невзгод, в начале твоего счастья. Вот она, смерть, здесь, перед твоим лицом! Ты не можешь больше ни желать ее, ни бояться. Страдания или слабости тела, унылые волнения, жгучие огорчения души, неутолимые печали, все закончено! Ты больше не испытаешь ничего подобного; ты не будешь считаться с оскорбительной гордостью удачных злодеяний, презрением дураков и бесполезной жалостью тех, кто смеет называться добрыми. La privation de tant de maux ne saurait être un mal en elle-même; je t'ai vu ronger ton frein, secouer avec désespoir les humiliantes chaînes d'une destinée ennemie; j'ai entendu bien souvent tes plaintes déchirantes, qui s'exhalaient du fond d'un coeur oppressé... Te voilà enfin satisfait. Hâte-toi d'épuiser la coupe d'une vie infortunée, et périsse le vase où tu fus contraint de boire une si amère liqueur! Лишение стольких неприятностей не может быть злом само по себе; я видел, как ты грыз свои удила, тряс с отчаянием унизительные оковы враждебной судьбы; я очень часто слышал твои душераздирающие жалобы, которые издавались из глубины загнанного сердца... Вот, наконец, ты удовлетворен. Поторопись допить кубок несчастной жизни, и уничтожена чаша, из которой ты был вынужден пить столь горький ликер! Mais, tu t'arrêtes et tu trembles!.. Eh quoi! Tu maudissais la durée de ton supplice, et tu redoutes, tu regrettes sa fin! Ainsi, estimateur sans raison et sans justice, tu t'affliges également de ce que les choses sont et de ce qu'elles cessent d'être. Ecoute, cependant, et considère un moment. Но ты останавливаешься и ты дрожишь!.. Полно! Ты проклинал срок своих мучений, и ты боишься, ты сожалеешь о конце! Таким образом, судя без оснований и справедливости, ты огорчаешься в равной степени от того, что вещи есть и что они прекращают быть. Послушай, однако, и прими во внимание этот момент. Умирая, ты только и сделаешь, что последуешь путем, по которому шли твои отцы; тысяча тысяч поколений провалились до тебя в пропасть, куда упадешь ты; тысяча тысяч поколений исчезнут там после тебя. Эта жестокая смена жизни и смерти не может для тебя одного быть отсроченной. Так иди же, продолжи свой путь, иди, куда отправились другие, и не опасайся заблудиться или потеряться со столькими попутчиками. Главное, без слабости, без слез! Человек, который плачет при своей кончине, наиболее подлое и наиболее презренное из всех существ. Подчинись без ропота тому, чего ты не можешь избежать. Ты умираешь вопреки себе, и также вопреки себе ты жил. Рождение и смерть — вещи, которые тебе не принадлежат! Ceux qui environnent ta couche de mort, tous ceux que tu as jamais vus, dont tu as ouï dire ou lu quelque chose, le petit nombre de ceux que tu as plus particulièrement pu connaître, l'immense multitude de ceux qui ont vécu jadis, qui sont nés ou qui sont à naître dans tous les siècles et dans tous les pays, ont fait ou feront le chemin que tu vas faire. Regarde des yeux de ton intelligence cette longue caravane des générations successives traversant les déserts de la vie, et se disputant, sur le sable qui les brûle, une goutte de cette eau qui allume leur soif plus qu'elle ne l'apaise! Tu es perdu dans la foule au moment où tu tombes: regarde combien d'autres tombent à la fois! Те, кто окружают твое смертное ложе, все те, кого ты никогда не видел, о ком ты прослышал или прочитал что-то, немного тех, кого ты смог узнать ближе, необъятное множество тех, кто жил некогда, кто родился или кто должен родиться во все века и во всех странах, прошли или пройдут путь, в который ты отправишься. Посмотри глазами своего разума на этот длинный караван следующих друг за другом поколений, пересекающих пустыни жизни и борящихся в песке, который их обжигает, за капли этой воды, которая распаляет их жажду больше, чем утоляет! Ты теряешься в толпе в тот момент, когда падаешь: смотри, сколько других падают одновременно! Aurais-tu voulu vivre toujours? Aurais-tu seulement voulu une vie de la durée de mille ans? Rappelle-toi tes longs ennuis dans ta courte carrière, tes fréquentes défaillances sous le faix. Tu étais accablé de l'horizon borné d'une vie si courte, si incertaine, si fugitive; qu'aurais-tu dit, ayant devant les yeux un avenir de fatigues et de douleurs immense, inévitable? Ты хотел бы жить вечно? Ты бы хотел только жизнь длиною в тысячи лет? Вспомни свои долгие невзгоды на твоем коротком пути, свою частую слабость под тяжким бременем. Тебя удручал горизонт, ограниченный столь короткой, столь неопределенной, столь беглой жизнью; а что бы ты сказал, видя перед собой будущее усталости и безмерной, неизбежной боли? O mortels! Vous pleurez la mort, comme si la vie était quelque chose de grand et de précieux! Et pourtant ce rare trésor de la vie, les plus vils insectes le partagent avec vous! О смертные! Вы оплакиваете смерть, как если бы жизнь была чем-то великим и драгоценным! И все же это редкое сокровище жизни самые презренные насекомые разделяют с вами! Tout marche à la mort, parce que tout tend au repos et à une parfaite quiétude. Все движется к смерти, потому что все стремится к покою и к совершенной тишине. Nous naissons, nous vivons, nous mourons dans les pleurs: c'est à ce prix qu'est l'existence. — Мы рождаемся, мы живем, мы умираем в слезах: именно это - плата за существование. Je souhaite et je désire pourtant, je désire avec ardeur; mes yeux se lèvent au ciel, et puis se tournent vers la tombe, j’aspire, je le sens, à ma destruction. — Я желаю и я хочу все-таки, я желаю этого с жаром: мой взгляд поднимается к небу и затем обращается к могиле, я стремлюсь - я это чувствую - к своему разрушению. La mort, comme un faucheur hostile, rase l’herbe la plus courte, et laisse la terre à nu. — Смерть, как враждебный косарь, срезает траву под самый корень, и оставляет только голую землю. Dis-toi souvent: d’où suis-je venu, que suis-je, où vais-je, où m’arrêterai-je? Tu marches sans cesse au tombeau; entre la mort et la vie, tu n’es qu’une ombre qui passe. — Говоришь себе часто: откуда я пришел, кто я, куда я иду, где я остановлюсь? Ты безостановочно идешь в могилу; между смертью и жизнью, ты являешься лишь преходящей тенью. On boit la mort avec plaisir dans le vin dont on croit se désaltérer; elle se mange avec appétit dans les viandes dont on pense faire sa nourriture. Elle est de bonne odeur quand on la sent imprudemment dans une fleur ou dans un parfum. — Смерть пьют с удовольствием в вине, которое считается утоляющим жажду; ее с аппетитом едят в мясе, которое воспринимается как пища. Она обладает хорошим запахом, когда ее неосмотрительно нюхают в цветке или духах. Tu crains de mourir: tu te vois heureux, tu voudrais jouir en quelques années des biens que la faveur des Dieux t’accorde et prolonger tes joies!... Crois-moi, meurs aujourd’hui; meurs en sortant d’un banquet de délices! entre les bras de ceux qui te chérissent la mort te sera douce, les soins de tes amis te la feront sans horreurs; tu emporteras du moins quelques-unes des illusions de cette terre! Mais que la mort est âpre et amère à celui qui a tout perdu et qui se voit forcé de maudire la vie en la finissant. — Ты боишься умереть: ты видишь себя счастливым, ты хотел бы годами пользоваться благами, предоставленными Божьей милостью, и продлить свои радости!... Верь мне, умри сегодня; умри, покинув банкет наслаждений! на руках тех, кому ты дорог, смерть будет для тебя приятна, хлопоты друзей сделают это тебе без ужасов; ты победишь по крайней мере некоторые из иллюзий этого мира! Но как смерть терпка и горька для того, кто все потерял и кто вынужден проклинать жизнь, заканчивая ее.. Le sage saura quand il lui convient de mourir, et il lui sera indifférent de mourir; mais il dira froidement à la mort: sois la bienvenue, nous sommes de vieilles connaissances. — Мудрец будет знать, когда ему умирать, и он будет равнодушен к этому; но он холодно скажет смерти: будь дорогой гостьей (/добро пожаловать), мы - старые знакомые. Une belle mort est plus à souhaiter qu’une longue vie. — Красивая смерть более желанна, чем долгая жизнь. Vivre libre et peu tenir aux choses humaines est le meilleur moyen d’apprendre à mourir. — Жить свободно и мало дорожить житейскими (/человеческими) делами - лучший способ научиться умирать. Celui qui a tâché de vivre de manière à n’avoir pas besoin de s’occuper de la mort comme d’un événement, la voit venir sans effroi. — Тот, кто постарался жить, не рассматривая смерть как событие, встретит ее приход без страха. Quand un homme meurt sans reproche, il faut donner des éloges à sa vie plutôt que des larmes à sa mort. — Когда человек умирает без упрека (/безропотно), скорее следует воздать похвалы его жизни, чем плакать о его смерти. Или вот еще, отрывок: ..мы заключены в круг тленных вещей, центром которого является могила. 1820-е

Дженнаро Танкреди: Кое-что из "Альбома": Будучи смертным и тленным, завяжу ли я вечные узлы на этой земле, где все проходит, где все изменяется и откуда на завтрашний день я исчезну? Не реальность вещей, а именно иллюзия мнения тревожит людей. В нашем неизбежном разрушении нет ничего ужасного для того, кто осмеливается пристально его разглядеть; так на него смотрел Сократ, таким образом его рассмотрело, не бледнея, столько великих людей, чье мужество было лишь наименьшим их качеством и для которых смерть была только последним актом на сцене, тривиальность и убожество которой немного облагородило и возвысило их присутствие. Я хотел бы, чтобы смерть застигла меня в действии, достойном человека, великом, щедром и полезном для человечества; или, скорее, я хотел бы, чтобы она застала меня занятым исправлением самого себя, внимательным ко всем своим делам, чтобы в этот момент я был в состоянии поднять к небу чистые руки, и сказать моему Богу: "Господи, всеми возможностями, которые я получил от вас, чтобы знать о вашем провидении и чтобы полностью быть ему покорным, я ими не пренебрегал никогда; также, как мог, я старался вас не бесчестить; вот как я применял свои чувства, свои воззрения. Я не жаловался никогда на вас, я не был никогда рассержен, что бы вы мне ни послали; я не хотел бы ничего изменить; я не нарушил никакой из законов, которые вы для меня установили. Я благодарю вас за то, что вы меня создали; я пользовался вашими благами тогда, когда вы это позволяли: желаете их забрать, я вам их возвращаю, они принадлежат вам; распоряжайтесь ими, как вам будет угодно: я вверяю себя вашим рукам". Счастлив тот, кто каждый день своей жизни считается со своей совестью и смертью! Увы! Безумные, почему вы обещаете себе жить долго, вы, кто не может быть уверенным в одном дне! Разумный человек, убежденный в том, что слезы и презренные моления не в силах остановить исполнение вечных законов, говорит природе, которая дает и отбирает все: "Дай мне то, что хочешь, отними все, что тебе угодно", — и говорит он это совсем не с гордостью, а с чувством любви и смирения по отношению к ней. Для чего нужно было стольким людям, которые теперь в могиле и обращены в тлен, враждовать, подозревать, ссориться? В конце концов, нет столь большой разницы между ничтожностью и тщетностью наших волнений и сном могилы; немного раньше, немного позже результат тот же: медленным дряхлением мы предвосхищаем то же, что и тайными недугами, страданиями, лишением и, возможно, в одинаковой степени и получением отдыха. Что же есть жизнь, как не влачение души, увядающей в теле, искалеченном болью, - и, вдобавок, существование в суровых условиях, которые общество навязывает тем, кто не является его баловнями? Что есть жизнь, как не борьба за свое существование со всеми пресмыкающимися, которые пересекают ваш путь и брызжут ядом, потому что стремятся к той же цели. После того как я столько выстрадал, после того как я узнал через горькие разочарования, как мало стоит жизнь, нужно было бы, по крайней мере, освободиться от всех оков, связанных с ложью надежды; и должен же ли я полагаться на обещания жизни и на обещания людей! Я только что плакал, это долго мне не удавалось; ибо чаще всего я ожесточаюсь против себя и воображаю нечто вроде ужасного веселья, сокрушающего мою грудь и разрывающего меня моими собственными руками. — О мудрость твердых сердец, о суровая наука грусти и разочарования во всех вещах, будь мне в помощь, если твои правила могут что-нибудь дать несчастным! Мудрец будет стремиться к темноте... Он будет презирать жизнь с ее пустыми развлечениями и ложными грубыми радостями; он не будет стонать от страдания, он не согнется от нищеты, он не побледнеет перед смертью: таким будет мудрец. Если вы приготовитесь к страданию и смерти как к двум вещам, которые придут к вам неизбежно, вы скоро утешитесь и найдете сердечный покой. Надежда, счастливая надежда умереть должна подкреплять нас в этом тяжелом, но скором жизненном пути и заставить нас восторжествовать над самым упорным несчастьем. Подожди: скоро ты укроешься от подобных невзгод под массивной могильной плитой. Возможно, прекрасная старость — я имею ввиду прекрасную честью и уважением — будет желанна, но что еще лучше, так это смерть, достойная слез родины. Тривиальное средство, но очень хорошее, чтобы презирать смерть, состоит в том, чтобы думать о стариках, которые наиболее сильно дорожили жизнью. Есть ли у них преимущества перед теми, кто умирает молодыми? Любая жизнь коротка, и притом в каких невзгодах, в каком обществе, в каком теле нам нужно ее прожить; посмотри на безграничность времени за тобой и другую бесконечность впереди. Какая разница в этой пропасти между тремя веками и тремя днями? Сколько из тех, кто вошел вместе со мной в мир, уже ушли из него!

Дженнаро Танкреди: Уильям Блэйк * The Tyger * Tyger! Tyger! burning bright In the forests of the night, What immortal hand or eye Could frame thy fearful symmetry? In what distant deeps or skies Burnt the fire of thine eyes? On what wings dare he aspire? What the hand dare seize the Fire? And what shoulder, and what art, Could twist the sinews of thy heart? And when thy heart began to beat, What dread hand? and what dread feet? What the hammer? what the chain? In what furnace was thy brain? What the anvil? what dread grasp Dare its deadly terrors clasp? When the stars threw down their spears, And water'd heaven with their tears, Did he smile his work to see? Did he who made the Lamb make thee? Tyger! Tyger! burning bright In the forests of the night, What immortal hand or eye, Dare frame thy fearful symmetry? Тигр Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи, Кем задуман огневой Соразмерный образ твой? В небесах или глубинах Тлел огонь очей звериных? Где таился он века? Чья нашла его рука? Что за мастер, полный силы, Свил твои тугие жилы И почувствовал меж рук Сердца первый тяжкий звук? Что за горн пред ним пылал? Что за млат тебя ковал? Кто впервые сжал клещами Гневный мозг, метавший пламя? А когда весь купол звездный Оросился влагой слезной, - Улыбнулся ль наконец Делу рук своих творец? Неужели та же сила, Та же мощная ладонь И ягненка сотворила, И тебя, ночной огонь? Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи! Чьей бессмертною рукой Создан грозный образ твой? Перевод С. Маршака

Дженнаро Танкреди: Пусть и не современник, но... *** Он машинально рисовал в газетах райские цветочки, Потом дрожа цветочки рвал И машинально ставил точки. Тянулись к солнцу крылья рук И темя целовал Создатель. А он стонал: "Все люди врут! Дитя любви - любви предатель!" Его мечтательность вела По лабиринтам отклонений. Кипела зависти слюна В котлах разумных поколений. А он, макая скулы в лед Интимно к богу обращался. Крестясь на атмосферный свод Врагом небесным оставался. ...Глазастый мальчик, навсегда Приговоренный к страшной муке: Не сознавать свои года, Года других и время звуки. (с) Сегрей Кнейб (с)



полная версия страницы