Форум » Парк Июльского периода » Муза Амальгамы » Ответить
Муза Амальгамы
Дженнаро Танкреди: Творчество участников форума и друзей=)
Ответов - 25, стр:
1 2 All
Дженнаро Танкреди: Non ho tempo Колыбельная в стиле стимпанк. Местами пафосно, но... Сталь холодная брегета, черных стрелок острия, Равномерное движенье под залог небытия, Круг двенадцати делений, совершенный циферблат, Отражает тусклотою угасающий закат - Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время... Шестеренок ход продуман бесовским часовщиком, Его профиль на обоях тишине ночной знаком, Оплывают тихо свечи, догорает синева - Время никого не лечит, - тихо падают слова... Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время... Сердце бьется без изъяна - идеальный механизм, Что прикрыл броней швейцарской с анаграммою каприз, Каждый взмах секундной стрелки предвещает coup-de-grace, Погружая тигель ночи в алхимический экстаз... Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время... Кто рискнет стать господином механических рабов, Кто примерить одеянье Майкла Майера готов? Кто замкнет в кольцо под крышкой ускользающую суть Хода времени, капризно утекающую ртуть? Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время... Призрак бледный в силе пара поднимается дрожа, Путь эпохи переломной станет лезвием ножа, Меж прогрессом и свободой заключен наш хрупкий век, Амальгама, Opus Magnum, механизм и человек! Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время... Но рассвет несет надежду, разливая желтый воск, Застывающий над миром вереницей жарких грез, Пусть История несется обезумевшим конем, Сталь конструкций расчертила на квадраты окоем, Это наша амальгама, шестерней чеканный ход, Это ветер, что дыхание грядущего несет, Это только время плачет позолотою минут Нерешенная задача, кто тебя оставил тут? Время, время...
Дженнаро Танкреди: Если бы про нас снимали кино
Дженнаро Танкреди: и кастинг на роли: Дженнаро Танкреди - Тильда Суинтон Пеше дЭрбенвилль - Егор Бероев Мэтр - Андрей Панин
Дженнаро Танкреди: мой коллажик со стихами Лоры:
Дженнаро Танкреди: И чудесные работы леди Malum Universum:
Дженнаро Танкреди: Святой с глазами цвета меда посвящается тому, кто покровительствует дню 26 октября Святой с глазами цвета меда Идет по краю октября, В рябиновом венке свободы Пылает поздняя заря. В саду, где с яблонь облетела Преддверием зимы листва, Где иней крошкой сине-белой Замел ненужные слова, Где у конюшен чешет спину Породистый пушистый пес, Где в сумраке ночей застыли Хитросплетенья мертвых роз, Остановился в желтом свете Святой с улыбкой на устах, Никто пришельца не заметил, Лишь тень, замерзшая в кустах. А он смотрел сквозь переплеты Высоких стрельчатых окон, Ложился снег на плащ потертый, На перекрестие времен. Он знал, кто свет увидел ночью Под сводами старинных крыш, Он знал, что чуждым среди прочих Пребудет в мире сей малыш. Святой с глазами цвета меда, Смотрел с листа календаря, А в витражах излета года Предзимье плавилось, горя.
Дженнаро Танкреди: Незаменимое пособие творцунов стимпанка (и не только!)
Дженнаро Танкреди: Дженнаро вопрошает.
Дженнаро Танкреди: День тикающих часов От рассвета до заката стрелок шаг неумолим, Серебро, вино и бархат - все развеется как дым, Лунным светом, мертвым эхом спрядена навеки нить, Дальним звоном, тихим смехом круг тот не разъединить. От заката до полночи мерно тиканье часов, В хватке цепких шестеренок отгорит живая кровь, Счет секунд давно уж сбился толь во сне, толь наяву - Предрассветный дождь слезами пал на жухлую траву. От полночи до рассвета бездыханная пора, Незнакомым силуэтом тень крадется по коврам, Это песня избавленья - пуля, опиум иль нож - Не ищи, прошу, забвенья, шепчут стрелки - не найдешь...
Дженнаро Танкреди: Чутким призраком безумья в поволоке белых стен, Равнодушным незнакомцем я вхожу под свод Кошен, Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Этот мрак беззвездной ночи, сердца частый галопад, Что в экстазе мне пророчит город, грезою объят, Песня лезвий и трепана, в позолоте тишины, Песня чувственно-коварной издыхающей весны. Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Под больничным покрывалом тихим зверем дремлет смерть, Кровь застыла карнавально и глаза закрыть не сметь, Над серебряной рекою тусклым оком зрит Луна, В царстве вечного покоя, бедный мальчик, не до сна... Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Мальчик мой, нелегко бросить к черту все правила, Зверь с картин Жерико в кровь вошел, осторожность оставив, Я в объятьях сожму твое тело в попытке согреть, Поцелуи сплетя неумело в беззаконную сеть. Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Кто сказал за окном - что анатом не знает любви? Тот не знал, что вином захлебнувшись, пишу на крови Я элегии тайну отточённым пером серебра, Замирают слова не случайно, пока мысль жива... Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Ты молчишь, улыбаясь - горлом рвутся признанья, Живописцу на зависть прекрасна картина желаний, Что сгорят с первым вздохом зари в обжигающем праве, И мой крик одиноко в мерцанье востока растает... Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Брошен скальпель на столик, догорела свеча, В бессловесности боли единенье начал, И живое дрожит, ощутив в себе мертвую плоть, А в сплетении жил бьется пламенный лед. Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... В предрассветной тоске жажда жить ни на грош утолима, Прядь волос на виске, - токи времени неумолимы, Припозднись, если можешь - дай припасть к роднику... к роднику Призрак вздоха по коже, и висок, приклоненный к виску. Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Ночь взорвется пределом в алой раме рассвета, На плаще тамплиера расцветут горицветы, И сплетут свои ветви петров крест и пролЕск, В монограмме бессмертья, в ожиданье чудес... Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Ах, не помни об этом, замри на холодном столе, О любви врут поэты, рисуя сонет на стекле, Только зверь знает правду, и отмеченный им циферблат С мерным тиканьем дышит ядом, приближая утренний звездопад. Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас... Кто сказал, что любовь конечна, навсегда оковал свой дух, Ведь по-летнему, так беспечно, в небе дремлет звездный пастух, Я однажды услышу зов, - и где бы я ни был - клянусь! Никогда не расторгну, мой мальчик, заключенный сегодня союз... Чутким призрак ом безумья в поволоке алых стен, Опьяненным вкусом ночи, покидаю я Кошен, Нежный запах секционной, белой лилии экстаз, Сердца боль и лауданум, я благословляю вас...
Дженнаро Танкреди: Эваренок выпрашивает
Дженнаро Танкреди: Прекрасный пушистый Эваренок от Доктор Кроу ака Brytt
Дженнаро Танкреди: Не мог не утащить=) квинтэссенция Дженнарки
Дженнаро Танкреди: Коллеги из Италии - http://www.youtube.com/watch?v=MTgyTzebd-Y
Дженнаро Танкреди: Прямо тилацинчик-Коши с девианта=)
Дженнаро Танкреди: *эту прелесть я нашел на английской википедии осенью - сейчас, увы, она оттуда злодейски выпилена* This night, the flowers are blooming. Nurtured by rain and fire. At 20, already consuming, Cycles of pain and desire. Perpetual dawn is looming. Stars, a warning in the sky. At 20, already assuming, This morning he will die. First ray of light, signals defeat. Commitment to live is a capital crime. At 20, his eyes burn in luminous heat. He has so much to give, but so little time. Inscrutable symbols cut into the sheet. Mysterious curves aligned in the ink. At 20, he desperately seeks to complete, Himself, while his body and mind are in sync. Truth on that paper is deeply profound. Life is unstable, does not go as planned. At 20, the depth he courageously found, Wise men were unable to understand. Lowers his pen, not making a sound. Lust for her lips, his only mistake. At 20, descending beneath the ground, Must not be avoided, with honor at stake. History found him just barely completing, A harmonious proof, which he had bestowed, To us, at age 20, some hours before meeting, A terrible fate on that sad, dusty road. Always remember, our moment is fleeting. Now we are here, and then we are gone. 20 or older, there’s no use in pleading. We disappear, but our proof carries on. (с) Leonard Apeltsin
Дженнаро Танкреди: Совершенно чудесный Эварист работы Осенней Сакуры
Дженнаро Танкреди: Замечательный рассказ Лео Перутца "День без вечера" Ну никак не мог пройти мимо=)
Дженнаро Танкреди: Чудесный осенний коллаж от Уолтера Риверса=)
Дженнаро Танкреди: И мой ответный подарок Уолтеру Риверсу - драббл - Осень. Золотыми бабочками пляшут осенние листья, взвиваются из-под копыт, разлетаются солнечными брызгами. В колоннаде вековых стволов светло и гулко, и так хорошо мчаться галопом - вот-вот выглянет полянка, откроется вид на зеркало канала или протянет узловатые лапы упавший лесной исполин: успеть бы дать шенкеля, перенестись через него птицей! Эварист улыбнулся собственным мыслям и пришпорил жеребца - тонкий рыжий арабчик прибавил ходу, и ветер бросил в лицо шафраново-шуршащую охапку. Только вперед, только карьером! юный математик не признавал другого аллюра, особенно сейчас, когда он, столь чудесно возвращенный к жизни, хотел в полной мере насладиться этой удивительной осенью, и ощущением полета, и игривым ветерком, и ... Красавец-конь вынесся на холм, замер, как изваяние, нервно раздув ноздри и распушив шелковый хвост. Пара ударов сердца - и рядом остановился серый андалусиец, Дженнаро перехватил поводья и улыбнулся, любуясь кареглазым чудом, опьяненным скачкой. Хотя на сердце было беспокойно (все же, мальчик совсем недавно снова сел в седло), журить Галуа видам положительно не мог, настолько искренне тот радовался каждой минуте, и так чудесно смотрелся верхом - изящный и очень хрупкий, английский костюм для верховой езды подчеркивает гибкий стан, на породистом скакуне, подаренном Танкреди, Эварист казался ожившим героем картины Вернэ или Дедре-Дорси, потехи ради покинувшим холст. - Все-таки, вы еще во многом - мальчишка, Эваренок, - улыбнулся видам. Юный математик вскинул голову, но расслышав шутливый тон, тряхнул гривкой. - И именно таким я вас и люблю. - Только таким? - в тон ему ответил Галуа, и в карих глазах мелькнули золотые искорки смеха, сейчас он был совершенно непохож на ученого, действительно, мальчишка, гимназист, выбравшийся на прогулку со старшим кузеном, или... кузиной? - Вы же отлично знаете ответ, осеннее сокровище, - вздыбив жеребца, Танкреди заставил его проделать вольт и легкой рысью направился вниз по склону. Через секунду мимо пронеслась пламенная комета, взметнув целый фонтан палой листвы, и один из золотых подарков октября зацепился за высокий воротник окситанца филигранным украшением. "Мое маленькое осеннее сокровище..." - А ну-ка, Сальгейро, давай проучим этого хвастунишку, - шепнул анатом, припав к гриве коня и легонько стегнул его стэком. Жеребец машисто сорвался с места, устремляясь к берегу канала, за победно распущенным по ветру рыжим хвостом.
Уолтер Риверс:
Дженнаро Танкреди: Счастливого Рождества. (кроссовер с ТН Пуллмана) … Он вошел в комнату, как всегда, прямой и строгий; альм-музанг элегантно возлежал на плечах Танкреди в виде серебристой живой горжетки, нервно играя длинным хвостом, и в который раз Дженнаро подумал, насколько точно это существо чувствует перемены его настроения. Видам был готов бороться за свою любовь всей хищной изворотливостью малайской куницы; Бенедикт разделял его чувства, хотя и не мог одобрить визит на улицу Фовар. - Понимаешь, дорогая, - рассуждал альм за завтраком, примостившись между вазочкой со сливками и портсигаром, - этим своим визитом ты не принесешь пользы Жан-Франсуа, а навредить можешь вполне. Что будет, если Фижак заподозрит что ты совсем не тот, за кого себя выдаешь? Он подпер морду лапкой и внимательно посмотрел на Джермену. - Я не могу оставаться дома, Бен… просто сойду с ума, думая, как он там. Я уверена, врачи до сих пор не могут понять причину его болезни, а значит, и помочь! Да что там… разве они думают о помощи? Ты же знаешь натуру этих напыщенных сорбоннских париков не хуже меня – их скорее волнует платежеспособность, чем возможность избавить больного от страданий, и… - анатом нервно стиснул руки, бросив взгляд за окно, в переплетение морозных кружев. - И, кроме того, сегодня Рождество, - обреченным тоном закончил музанг. Альм Фижака, потрепанная барсучиха, недобро оскалилась, а через пару секунд появился и Жак-Жозеф собственной персоной. Старший брат египтолога был одет в ношеный серый халат с темной отделкой, и белую рубашку – подумав, насколько эта цветовая гамма и полуседые волосы вкупе с узким лицом делают его похожим на барсука, Дженнаро еле сдержал улыбку – оставалось порадоваться, что Бенедикт избрал облик животного, носящего латинское имя «гермафродит». Хозяин хмуро оглядел стройный силуэт Танкреди, и похожая на лохматую гусеницу бровь, медленно поползла кверху. - Чем обязан? – тон Фижака сложно было назвать благодушным, однако Дженнаро улыбнулся одной из самых чарующих улыбок и склонил голову. - Счастливого Рождества, мсье. Уверен, что вы помните меня – Танкреди, врач и близкий друг вашего брата. Зашел справиться о его самочувствии и поздравить с праздником. Думаю, мой визит обрадует его. Жак-Жозеф недоверчиво фыркнул – было заметно, что он решает весьма непростую дилемму. Приобретать влиятельного врага ему явно не хотелось, но в то же время позволить брату встречаться с этим франтоватым выскочкой он тоже не желал, не без оснований подозревая Танкреди в неискренности. Фижак не знал, что связывало Жан-Франсуа с этим изысканным аристократом и не доверял анатому. - Мой брат не слишком хорошо себя чувствует, - наконец, выдавил Шампольон-старший. – И не принимает визитеров. - Визитеров – может и нет, но я ведь врач, мсье, - мягко напомнил видам, не меняя благожелательного тона. – И полагаю, отказывать в медицинском осмотре, по меньшей мере, предосудительно. Бенедикт не удержался, и под видом зевка показал барсучихе розовый язычок. Альм Фижака взрыкнул, но остался на месте, угрожающе скребя когтями паркет. - Зря, - шепнул Дженнаро, когда они остались в полутемном коридоре. – Не стоит давать им лишний повод для подозрений. Разве не ты говорил мне об осторожности? - Пф! – музанг метнулся вокруг плеч одним слитным движением, и теперь его голова высовывалась из-за другого плеча Танкреди. – Прости, не удержался. Но какова эта старая мочалка! Можно подумать, Фижак откопал ее где-то в замшелых фондах музея, на складе предпотопных тварей. Дженнаро, не обращая внимания на брюзжание альма, прошел к двери, ведущей в комнату Жан-Франсуа. Ничего не изменилось с его последнего визита: все те же безликие обои, лакированное дерево и начищенная медь дверных ручек. Здесь не было и намека на праздничный дух, и при мысли, каково сейчас прикованному к постели кареглазому египтологу, сердце Танкреди защемило; видам коснулся кармана и, ощутив прямоугольные очертания подарка, улыбнулся. Так или иначе, а кусочек праздника у Жан-Франсуа не отнимут ни Фижак, ни Розин. На стук в дверь показалась лохматая черная собака, альм Шампольона, и они с Бенедиктом обменялись дружественными кивками. Видам улыбнулся зверюшке, но глаза его были грустны: Аталанта, так звали альма, беспокоилась за своего человека, состояние Жан-Франсуа передалось ей и пушистый мех потускнел, свалявшись, а нос был сухой и горячий. Жан-Франсуа лежал в кровати, задумчиво глядя в окно на падающий снег и медленно едущие сквозь белую пелену фиакры. Его лицо осунулось, и под глазами залегли темные тени, но вовсе не они наполнили душу видама печалью – а безнадежный взгляд ученого. Джуанот сдался, смирился с болезнью и опустошенностью; анатом не виделся с ним всего две недели, и в первый момент хотел просто уйти, сбежать… и сделал бы это, если б музанг не вонзил коготки в плечо. - Эй, эй, чего это ты? – встревожился альм. – Вот так и уйдешь, оставив его совсем одного? Позволишь Розин и Фижаку победить, и вместо одной несчастной души на Рождество окажутся две? – он свесился, цепляясь за шейный платок видама, и смотрел снизу вверх, с самым серьезным и требовательным выражением. - Прости, Бен, - Танкреди поправил узел галстука. – Я просто… просто никак не могу привыкнуть к тому, что Жан-Франсуа мне приходится делить с не самыми симпатичными людьми… и что они имеют на него куда больше прав. - Официально – да. Но ты подумай, кому все-таки принадлежит его душа, - хитро улыбнулся Бенедикт. … С того самого дня, как руки перестали слушаться Жан-Франсуа, в его жизнь вошло глухое отчаяние: прежде он и не подозревал, какое счастье приносила привычная работа, тщательное копирование иероглифов и кропотливая расшифровка, когда по целым дням он почти не выпускал перо из пальцев. Да что там работа! Даже простое движение – взять книгу, раскрыть ее, переворачивать страницы, теперь было ему недоступно, и когда сиделка выходила из комнаты, он мучился жаждой, но не мог дотянуться до стоявшего на тумбочке стакана воды. Конечно, Жак-Жозеф был рядом, и Розин срочно приехала из Гренобля, оставив дочь на попечение тетушек, но… Шампольон не мог врать самому себе. Ему отчаянно хотелось видеть Джермену, он ощущал почти физическую потребность слышать ее голос, ловить взгляд, просто впитывать в память каждый момент ее присутствия, но – боялся. Разве можно было ожидать что блестящий анатом, аристократ и … видамесса окажется здесь, рядом с тяжелобольным, по сути, калекой? И разве может он обречь любимую на такое зрелище? Нет уж, пусть у нее будет счастливое Рождество среди красивых, здоровых людей, имеющих возможность радоваться празднику – там, за снежным покрывалом что, казалось, отделило квартиру на улице Фовар от всего мира. Там – радость, свет и блеск раутов в кадансах музыки… - Так уж и блеск, - фыркнула Джермена, присаживаясь на краешек кровати и взяв руки Жан-Франсуа в свои. – Стада вертопрахов, ничем, кроме модных костюмов, не отличающиеся от собакоголовых обезьян на Ниле. Шампольон не мог почувствовать ее прикосновения, и в первую секунду хотел дернуться, высвобождая свои ладони – непослушные, тяжелые, из ее, но мгновенное смятение уступило место радости. Все-таки пришла. Танкреди коснулась его волос, убрала прилипшие к вискам пряди и дотронулась губами до его губ, пока Бен стрелой облетел комнату, совершая головокружительные прыжки по шкафам и в итоге эффектно приземлился на стол в вихре черновиков. - Так что я даже и не собиралась отправляться на какой-то скучный званый вечер, - закончила Джермена. – Вот, смотри. Я положу это так, чтобы тебе не пришлось шевелиться, чтобы разглядеть; между прочим, мне пришлось облазить с десяток антикварных лавочек в Латинском квартале, чтобы найти что-то, достойное твоего внимания. И это в самый Сочельник, мсье! Продавец клялся мне, что ее родословие восходит чуть ли не к Древней династии… Пластинка слоновой кости чуть меньше ладони, сохранила яркость и свежесть рисунка, словно он был сделан совсем недавно, и изображала остроухую борзую, эффектно возлежащую в позе сфинкса. Альм тут же сунул любопытный нос к подарку и разлегся на столе, копируя картинку. Танкреди не смогла сдержать улыбки, и взгляд Жан-Франсуа посветлел. - Жаль, я не могу дотронуться до нее… впрочем, похоже, антикварий тебя не обманул, и этой нагрудной пластинке действительно не меньше трех тысяч лет. Удивительно тонкая работа. И чудесный подарок, милая. Анубис, неподкупный страж царства мертвых и покровитель бальзамировщиков… прости, что не могу ответить тебе достойным даром. - Ты уже ответил, - она прижалась к груди любимого, слушая биение его сердца. Как бы то ни было, здесь и сейчас Джуанот жив, он борется с болезнью, и у них есть несколько часов, которые никто не отнимет. Так это важно все остальное? Полупарализованный, тяжелобольной Жан-Франсуа был дорог ей не меньше, чем прежде, когда он мог делить с нею ночи. – И я буду рядом, что бы ни случилось. Тебе не нужно меня стыдиться – разве я могу оставить тебя, сокровище мое? - Сокровище даже не в силах тебя обнять, - принужденно улыбнулся Шампольон. Боль стискивала хватку, как обычно, распространяясь от печени и скручивая внутренности, но призвав все свое самообладание, египтолог дышал спокойно и тихо. Незачем омрачать праздник Джермены, довольно и того, что она видит его бессилие и осознает, что не может помочь, как врач. Никто не может помочь… и его судьба уже решена, но пока идет снег и ложится на рождественские гирлянды, он будет жить. Взгляд Жана-Франсуа снова упал на древнеегипетскую плитку. Анубис… черный зверь смотрел на него треугольным глазом, с мудростью бесконечно старого создания и словно бы одобрял их любовь. Точно так же бог-борзая взирал на фараонов в драгоценных головных уборах и их грациозных жен в кипенных льняных платьях. Совсем скоро я встречусь с ними, если загробная жизнь существует, подумалось Шампольону, - и там у меня будет вдосталь времени для иероглифов… вдосталь времени и никакой боли, никаких глупых запретов – и я непременно, слышишь, непременно, дождусь тебя там, любимая! Обещаю… - Спасибо, - проговорил он, прикрыв глаза под ласковыми прикосновениями Танкреди. – Это в самом деле чудесный праздник, и я счастлив, что ты рядом. О большем я и не смел мечтать. Бенедикт отвернулся, когда видамесса прижалась губами к губам египтолога и энергично почесал задней лапой ухо. - Счастливого Рождества всем.
Дженнаро Танкреди: Бразилия, 1841. … Сельва не знает времен года, но здесь, на побережье Атлантики, старые колониальные города были царством цветов, распускавшихся по сезонам. В марте, когда с океана начинал дуть свежий ветер, распускались бугенвиллеи и протэи, оплетавшие террасы особняков. Рене, возмужавший и окрепший за время экспедиции, полулежал в шезлонге, опустив письма на колени, и бездумно следил за танцем желтогрудых колибри над белыми и пурпурными соцветиями. Тяготы путешествия остались позади, и хотя в сердце еще сильна была скорбь по погибшим товарищам, молодой человек с нетерпением ждал появления в гавани парусника, держащего курс на Марсель. Несколько крошечных, не больше мизинца, птичек подлетело совсем близко – колибри редко садились на перила или ветви, предпочитая зависать в воздухе так, что их крылышки превращались в одно сплошное облачко; в отличие от европейских воробьев и малиновок, они не нуждались в зернах или крошках хлеба, питаясь только нектаром и мелкими насекомыми, так что Рене в очередной раз пожалел, что не может подманить красивых созданий поближе, чтобы вдоволь налюбоваться тончайшими переливами красок на их оперении и длинными клювиками, изогнутыми плавной линией. Желтогрудые колибри… точно так же они кружились над цветущими лианами, когда на него прыгнула пума, и когда Риварес… Феличе появился, как всегда, бесшумно, и, подняв голову, Мартель встретился с таким знакомым взглядом синих глаз. Последние дни Рене было сложно найти время, чтобы перемолвиться с переводчиком, и не в последнюю очередь потому, что грядущее расставание накрывало душу молодого человека грозовой тучей. Разумеется, Маршан прав, и первые несколько месяцев им придется посещать банкеты, заседания Географического общества и прочие мероприятия, но… странное дело, даже мысли о предстоящей встрече с Маргаритой выцветали под этим внимательным взором. - Я… я хотел бы видеться с вами по возвращении, - тихо сказал Рене, с преувеличенным вниманием наблюдая за колибри, пьющими сладкий сок на весу, не тревожа цветов. Затянутая в лайковую перчатку ладонь переводчика накрыла его руку.
Дженнаро Танкреди: Левиафанфик для Уолтера Риверса. Юмор, рейтинг детский, герои не мои - взял поиграться у Вестерфельда. * * * … Уж кто-кто, а Тацца чувствовал себя на воздушном корабле полновластным хозяином – за все время полета полосатый проныра успел сунуть нос в каждую каюту, едва не сверзиться с «дорсального региона» и довести до нервного трепета нюхачей водорода, так и не привыкших к появлению натурального зверя. Большинство команды его тоже недолюбливало, особенно мичман Ньюкирк, который никак не мог простить тилацину виртуозно украденного омлета за завтраком, но Дерин… точнее, Дилан Шарп просто обожал тасманского тигра, чем тот, надо сказать, беззастенчиво пользовался. Вот и сегодня утром, когда серый свет восходящего за облачной пеленой солнца смешивался с неровным сиянием светляков в кабинке умывания, пока Дерин меланхолично намыливала щеки, одновременно штудируя учебник аэродинамики и борясь с дремотой, дверь тихонько скрипнула, позволяя увидеть в зеркале лоснящуюся рыжеватую спину Таццы. - Какого… - девушка судорожно протянула руку за курткой, висевшей на дверце шкафчика, и замерла на месте, завидев Алека. Взгляд австрияка скользнул по тоненькой исподней рубашке, не скрывающей небольших, но явственных выпуклостей груди, и нижняя челюсть юноши отвисла. - Мистер… Ш-шарп? - Проклятье, - вполголоса пробормотала Дерин, лихорадочно застегивая пилотскую куртку под горло. В первую секунду горло пересохло и сердце сорвалось в бешеный галоп, но, пока пальцы привычно справлялись с молниями и кнопками, мичман Шарп поняла, что наследник империи вряд ли будет выдавать ее секрет, ведь она знает его собственный. Так что… - В известном смысле, мы квиты, принц железяк, - усмехнулась она, почесывая тилацина между ушей. – Не каждый день приходится принимать на борту сиятельных изгнанников. - И не каждый день узнаешь, что в Воздушных Силах Его Величества служат столь… профессиональные фройляйн, - в тон ей ответил Алек. – Думаю, ты уже можешь стереть мыло, и, - юноша указал взглядом на потрепанный томик, - поведать мне, как эта богомерзкая тварина держится в воздухе?
Дженнаро Танкреди: Эварист от чудесного соигрока))
полная версия страницы