Форум » Жизнь материальная... » Опиомания » Ответить

Опиомания

Дженнаро Танкреди:

Ответов - 5

Дженнаро Танкреди: Производятся алкалоиды в основном в грибах и растениях, а действуют на животных, причём обычно поражают нервную и мышечную системы. Химические основы их действия, в общем, понятны. Многие гормоны и медиаторы в организме животных — амины или пептиды, также производные аминокислот. Это ацетилхолин, адреналин, норадреналин, серотонин, дофамин, эндорфины и другие. Алкалоиды в химическом отношении похожи на них (см формулы). Попав в тело животного или человека, они связываются с рецепторами, предназначенными для регуляторных молекул самого организма, и блокируют или запускают разнообразные процессы, например передачу сигнала (ацетилхолина) от нервных окончаний мышцам. Ацетилхолин передаёт нервные импульсы в некоторых областях ЦНС, в вегетативных узлах, в окончаниях двигательных и парасимпатических нервов. Холинорецепторы нервов сердца, гладкой мускулатуры, желез, расположенных за ганглиями, активируются мускарином — ядом из мухоморов и блокируются атропином. Холинорецепторы, расположенные в области ганглионарных синапсов и в соматических нервно-мышечных синапсах, активируются никотином и блокируются тубокурарином. Последствия отравления алкалоидами физиологи описывали уже в XIX веке, а разбираться в молекулярной кухне начали только в двадцатом. Впрочем, наблюдательные люди заметили эффекты алкалоидов, не дожидаясь научных открытий. А заметив, начали применять. До XIX века алкалоиды использовали в составе растений или выделенного из них сока. Несколько способов применения появились в незапамятные времена. В 1805 году Фридрих Зертюрнер извлёк из опиума морфий. В 1809 году Луи Воклен выделил из табака никотин. В 1818 году Пьер Пельтье и Жозеф Каванту обнаружили в рвотном орехе стрихнин. В 1819 году Фридлиб Рунге открыл хинин в коре хинного дерева, а в 1821-м  mdash; кофеин в кофе. Пьер Робике открыл наркотин в 1817-м и кодеин в 1832-м. Все эти яды давали щелочную реакцию, реагировали с кислотами и получили название алкалоиды — „похожие на щелочи“. Знания о них распространялись, и преступники начали всё чаще пользоваться чистыми алкалоидами, например морфием, никотином, стрихнином. Уже в 1823 году во Франции подсудимого обвиняли в убийстве при помощи морфия. Один из убитых скончался после неожиданно начавшейся рвоты и общей слабости; врач заметил у него слабый пульс и странно суженные зрачки. Врачи и физиологи, призванные в качестве экспертов, не сумели помочь следствию, не могли даже точно сказать, сужает морфий зрачки или расширяет. Обвинительный приговор был вынесен на основании других сведений. Опиумные препараты в странах Западной Европы в XVII-XVIII веках. В те годы, когда немедицинское использование опиума — опиофагия и опиокурение — уже считалось бичом стран Востока, опасность опиатов в Европе еще не была осознана. Случаи злоупотребления опийными препаратами были, конечно, и в странах Западной Европы, но «... возникавшие при этом расстройства причинно не связывались с действием опия, а расценивались как конституциональные черты, обычно вырождения» (И. Н. Пятницкая, 1975). На протяжении веков со времен Галена вплоть до конца XIX века опиум использовался как неспецифическое терапевтическое средство в виде галеновых препаратов при многих заболеваниях, в том числе и психических. Следует остановиться на нескольких официальных опиумных прописях, весьма популярных и передаваемых из поколения в поколение. Их состав подробно описан в работах Вуттона (1910) и Мачта (1915). Териак. Был составлен Андромахусом, врачом императора Нерона. Его готовили на вине и меде в виде тонкой пасты, состав дан в работах Галена. Рекомендации Галена сохранили свою силу по отношению к этому опийному препарату вплоть до XVIII века. Такие города, как Константинополь, Каир, Генуя, Венеция, конкурировали за приоритет в производстве териака в средние века. В XVIII веке венецианский териак, или на жаргоне — «трикл», по популярности затмил все другие аналогичные препараты. Интересно, что у турок есть жаргонное слово «териакиды», выражающее презрительное отношение к лицам, которые не курят опиум, а едят его (Брокгауз, Эфрон, 1897). Ссылку на териак можно встретить в «Лондонской фармакопее» издания 1745 г. Филониум. По предположению Плиния Старшего, высказанному в его «Естественной истории», автором прописи этого препарата был Филон из Тарзуса, живший в начале 1 века н. э. Это средство рекомендовалось при кишечной колике, дизентерии, эпидемия которой была в Риме во времена Филона. В английской фармакопее филониум оставался вплоть до 1867 г. Его пропись включала в себя следующие компоненты: белый перец, имбирь, зерна тмина, очищенный опиум (в количестве 1 гран на 36 гран массы препарата) и сироп из маковых зерен. Диоскоридиум. Более поздняя опиумная пропись. Была составлена Хиеронимусом Фраскаториусом, знаменитым врачом и поэтом Вероны начала XVI века. В его состав входили, помимо опиума, корица, плоды кассии, ясенец белый, гуммиарабик, белый перец, армянская глина, камедь. В XVIII веке, когда использование опиатов стало настолько популярным, что приняло форму «семейных средств», диоскоридиум часто прописывали грудным детям как эффективное успокоительное. Более поздние фармакопейные опийные прописи связаны с именем Парацельса (1490–1541). На взглядах и деятельности Парацельса отразился дух раннего Возрождения — времени крутого изменения представлений во всех областях общественной жизни, науки, культуры. Выступая против слепого подчинения авторитетам древних, Парацельс выдвигал опыт как основу знания. В лекарствоведении Парацельс был известен своим учением о дозировке. «Все есть яд, и ничто не лишено ядовитости, одна только доза делает яд лекарством». Им было предложено несколько лекарственных форм опиума под названием «лауданум»: пилюли «лауданум Парацельса», которые на четверть состояли из опиума; «анодинум Парацельса» (от anodydon — греч. «болеутоляющее средство») — препарат, содержащий, кроме очищенного опиума, апельсиновый или лимонный сок, сперму лягушки, корицу, зерна гвоздики, окаменелую смолу, шафран. «Лауданум Сиденхема», по-видимому, является производным жидкого «лауданума Парацельса» и связан с именем известного английского врача XVII века, в работе которого по дизентерии приводилась его пропись. В конце XVII века в «моду» вошел также и другой препарат опиума, известный как «лауданум Россо», названный по имени монаха-капуцина Rousseau, придворного врача короля Луи XVI. В отличие от предыдущих прописей «лауданум Россо» содержал сбраживающее вещество. Этимологически слово «лауданум», возможно, происходит от латинского «Iaudandum» — нечто восхваляемое. Филологи полагают, что по смыслу слово скорее близко названию камедной жвачки, из которой в середине века готовили желудочное средство: «Iabdanum» или «Iadanum». Мачт же считает, что это слово скорее происходит от аббревиации (сокращения) двух слов «Iaudatum opium» — прекрасный опиум. Если следовать хронологии появления опиумных препаратов в фармакопеях стран Запада, то следующим опийным средством, по Вуттону (1910), были «черные капли», появившиеся в XVIII веке. Известно их другое название — «ланкастерские» или «квакерские» капли. По опиумной активности такие капли в 3 раза превосходили лауданум. «Семейным» опиумным средством в начале XVIII века стал парегорик. Его пропись создана известным профессором Лейденского университета Ла Мотом. В «Лондонской фармакопее» 1886 г. на основе парегорика была предложена пропись опийной камфорной настойки, в «Немецкой фармакопее» — опийной бензойной настойки. Слово «пaрегорик» также греческой этимологии и означает «успокоительный», «утешительный». Перечень опийных прописей XVII-XVIII веков был бы неполным без «доверова порошка», который предложил в 1762 г. врач Томас Дауер. Лауданум, парегорик, доверов порошок сохранили свое значение до наших дней и упоминаются в современных фармакопеях стран Западной Европы и США. Большое число опиумных препаратов в фармакопеях XVI-XVIII веков, каждый из которых был рекомендован для самых разнообразных по этиологии заболеваний, было не чем иным, как поиском квинтэссенции, эликсира жизни. Опиумные препараты рекомендовались при инфекционных болезнях (оспе, туберкулезе, холере, дизентерии, сифилисе, коклюше), а также при водянке, подагре, головной боли, сердцебиениях, выкидышах, печеночных и почечных коликах, кашле. Обычным способом введения был оральный, распространены были также свечи из опиума, растирки, мази и пр. Опиумные препараты в психиатрии. Обезболивающее, успокаивающее (седативное), снотворное действие опиума с давних пор широко использовалось в психиатрии. Еще Теофраст назначал опиум психически больным (книга 3, гл. 19 «О лечении сумасшедших»). Парацельс использовал опиум при различных психических расстройствах, в том числе при маниях. Сиденхем применял препараты опиума для лечения истерии и ипохондрии. Ссылаясь на авторитет Сиденхема, Шарль Рише писал в 1885 г.: «Если бы не было опиума, пришлось бы отказаться от медицины». Врачи XVIII века широко используют опиум при так называемых спазмодических болезнях, включающих различные формы безумия, истерии, ипохондрии, конвульсивные расстройства, гидрофобию и астению. В Париже в больницах Отель Дье и Шарите лауданум в комбинации с валерианой и другими лекарствами был основным средством для лечения всех душевных расстройств. В госпиталях Новой Англии (США) опиум как транквилизатор при психических заболеваниях впервые вводят Тодд и Вудворт. К заслуге этих врачей можно отнести разработанную ими методику индивидуализации и контроля опиумной дозы. Тем не менее терапия опиумом часто длилась месяцами и годами. Несмотря на повсеместное потребление каннабиса и более позднее широкое распространение кокаина, наркотиком номер один в любой серьезной работе следует назвать опиум Опиум же получают из коробочек опиумного мака путем простого сбора урожая и его обработки. В мире насчитывается двадцать восемь видов мака и гораздо больше отдельных разновидностей, однако опиум связывают прежде всего с видом Papaver Somniferum. Это латинское название, означающее "мак снотворный", взято из ботан ической классификации, разработанной шведским ботаником Карлом Линнеем в 1753 году. Млечный сок, содержащий сложные химические вещества - алкалоиды, дает много видов мака. Алкалоиды при употреблении людьми или животными вызывают ярко выраженное физиологическое воздействие, но только Papaver Somniferum (не считая еще одного (близкородственного вида в семействе маковых) содержит морфин, который придает этому виду особую силу. Свойства мака были известны за тысячи лет до того, как в 1804 году этот алкалоид выделили из опиума-сырца. Жан Шарден так описывал сбор опиума в Персии XVII века: "...хотя в других странах растет множество сортов мака, ни в одной другой местности они не дают столько крепкого сока. Это растение высотой чуть более метра с очень белыми лепестками, созревающее в июне, когда из него, надрезая головку, собирают сок. Персы из суеверия делают двенадцать надрезов в память о двенадцати имамах - три насечки, одна за другой, маленьким инструментом с зубьями, как у расчески. Из головки выделяется вязкий, густой сок, который собирают на рассвете, перед восходом солнца. Этот сок обладает такой силой, что люди, его собирающие, кажутся восставшими из могилы мертвецами, они мертвенно-бледны, худы и трясутся, словно их вот-вот разобьет паралич". Хотя цветы опиумного мака, как правило, белого цвета, они могут быть пурпурными, розовыми, светло-розовыми или пестрыми. Выделяющийся из надрезанных коробочек сок похож на молочно-белые капли, но под воздействием воздуха густеет и становится коричневым. Опиум-сырец несколько дней высушивают на солнце, а когда водные составляющие испаряются, оставшееся густое темно-коричневое вещество делят на плитки или брикеты. В таком виде его можно хранить несколько месяцев. Перед использованием опиум-сырец должен пройти дальнейшую обработку. Его варят в кипящей воде, фильтруют, чтобы убрать примеси, снова варят и разбавляют, пока жидкость не становится прозрачной. Жидкий опиум (его называют именно так) выпаривают на медленном огне до пасто образного состояния. Эту густую коричневую пасту называют готовым или курительным опиумом. Затем полученный продукт высушивают на солнце до консистенции пластилина - теперь он гораздо чище, чем опиум-сырец. Опиум издревле служил ингредиентом четырех стандартных общеуспокоительных средств. Однако в XVI веке количество медицинских средств с содержанием опиума стало увеличиваться. Врачи и фармакологи разработали множество новых опиумных микстур. Утверждают, что термин laudanum (настойка опиума) ввел немецкий врач Филипп Ауреол Теофраст Бом-баст фон Гогенгейм (1493-1541), известный под именем Па-рацельс. Секрет изготовления своей настойки он не разглашал. По слухам, она состояла из одной четвертой части опиума, смешанного с беленой, толченым жемчугом, кораллами, янтарем, мускусом и более экзотическими составляющими. В их число (как заявлял он сам) входила вытяжка из рога оленя, единорога и фитобезоар - круглые камешки, образующиеся в пищеварительном тракте коров. Роберт Бертон (1577-1640) в своей "Анатомии меланхолии" (1621) заметил, что деревенские женщины с помощью нескольких простых садовых растений часто приносили больше пользы, чем напыщенные врачи со всеми своими необыкновенными, дорогими, привезенными из далеких земель лекарствами. Бертон говорил, что в погоне за заморскими диковинками мы не замечаем того, что находится рядом. Примерно в 1660 году знаменитый врач Томас Уиллис (1621-1675) жаловался, что в Англии появилось много шарлатанов, выдающих себя за целителей и расхваливающих настойку на опиуме собственного изготовления, которую они прописывают при малейшем недомогании. Разнородность лечебных средств у таких лекарей приносила только вред. Термин laudanum стал означать раствор опиума в алкоголе подобный напитку Елены Прекрасной, о котором знал каждый образованный человек. Большой вклад в историю наркотиков внес английский врач Томас Сайденхем (1624—-1689), которого называли «Шекспиром от медицины». В 50-х годах XVII века он учился в Монпелье, столице французского департамента Лангедок. Врачи Монпелье специализировались на стимулирующих препаратах и критиковали своих парижских коллег за увлечение кровопусканием и очищением кишечника. Южнофранцузская школа предпочитала не героические меры, а тонизирующие средства. Своей репутацией Сайденхем отчасти был обязан экспериментам со стимуляторами. Он готовил умеренно тонизирующие средства из гвоздичного сиропа, лимонного сока и других ингредиентов. Более сильные стимуляторы включали гасконский порошок, бе-зоар, гиацинт, патоку Венеры и тому подобное. Но в 60-х годах его стимуляторы готовились главным образом из раствора опиума в алкогольных напитках. Такие настойки он популяризировал под названием laudanum. He нужно путать их с чисто опийной настойкой, которую веком раньше Парацельс назвал так же. Лекарство Сайденхема содержало две унции опия и одну унцию шафрана, растворенных в полулитре ка-нарского вина или шерри и смешанных с драхмой (3,888 г) молотой корицы и гвоздики. Перед употреблением настойку оставляли на два-три дня в паровой ванне. Это лекарство представляло особый интерес для врачей. Как объяснял Томас Уил-лис, в отличие от опийных таблеток (которые приносили больше вреда, чем пользы, и вызывали у некоторых отвращение), дозу жидкой настойки можно было легко скрыть от пациента, а если добавлять ее в другой'алкогольный напиток, то она имела не снотворный, а стимулирующий эффект. Расхваливая свою настойку, Сайденхем был очень красноречив. В 1676 году он опубликовал В.Лондоне на латинском языке трактат «Медицинские наблюдения по истории и лечению острых заболеваний». В ней, говоря о дизентерии, он делает отступление: «Не могу не остановиться, чтобы воздать хвалу Господу нашему, подарившему миру все лучшее и даровавшему человечеству опиум для утоления недугов. Нет лекарства лучше опиума, как при врачевании некоторых болезней, так и по эффективности излечения». И далее: «Опиум является таким необходимым инструментом в руках искусного врача, что лекарство без него будет неполным. Тот, кто хорошо понимает это средство, сделает с его помощью гораздо больше, чем с любым другим. Применять его ради сна, или утоления боли, или прекращения поноса означает знать его только наполовину. Опиум, как дельфийский меч, можно использовать в самых разных целях. Из тонизирующих препаратов он лучший из всех, что были обнаружены в природе. Я чуть было не сказал "единственный"». Бездумное назначение опиатов, а также других, открытых позже, лекарственных средств вызывало физиологическую зависимость. Отчасти Сайденхем признавал это, когда говорил о «необдуманном врачевании». Он предупреждал о вероломной природе опиатов и об опасных последствиях их применения. Чрезмерное увлечение опием было глупым и бесполезным занятием. Поэтому, несмотря на все свои пристрастия, Сайденхем старался ограничивать применение опийных настоек: «Если после сильного жара силы пациента подорваны (а это часто случается с истеричными женщинами), я старался поднять дух небольшой дозой опийной настойки. Однако я редко давал ее повторно». Тем временем Томас Уиллис, врач, который открыл сахарный диабет, изобрел собственную настойку опия. Он использовал ее для лечения расстройств сознания, конвульсий, подагры, камней в почках, нерегулярного стула, рвоты, колик, плеврита и заболеваний дыхательной системы. Уиллис считал что опиум побеждает часть животной силы человека в мозге и вызывает здоровый сон, который сам по себе является лучшим лекарством. По его мнению, опиум снижал жар и одолевал болезни, которые во множестве присутствуют у каждого человека. Он писал, что животные силы, словно дикие лошади, мчатся вперед и назад либо перепрыгивают ограды, в то время как их следует сдерживать с помощью опиума. Однако этот наркотик не следовало прописывать больным туберкулезом, при изъязвленных легких, параличах и апоплексии. Хотя умеренность в использовании опиума рекомендовал еще Сайденхем, именно Уиллис впервые заговорил — открыто, упорно и настойчиво — об опасности бесконтрольного применения этого наркотика. Он говорил, что ангельское лицо опиума необычайно соблазнительно, но если взглянуть на его обрат ную сторону, то можно увидеть дьявола. В этом всеисцеляющем лекарстве столько яда, что при частом или постоянном его использовании ни в коем случае нельзя чувствовать себя уверенно и безопасно. Люди, принимающие чрезмерные или неумеренные дозы, либо укорачивают себе жизнь, либо делают себя несчастными, поскольку наносят вред своим главным качествам. Опасность применения опиума была для Уиллиса тем более очевидной, что в Англии эпохи Возрождения не было ни одного знахаря, ни одного врача-шарлатана, ни одного жалкого брадобрея, который не объявил бы себя сторонником опийной настойки. При легком заболевании такие лекари — если они прописывали опиаты — становились подлыми глупцами, ведь такое лечение вело к трагедиям. Как и Шарден, Уиллис предупреждал о стремлении пациентов увеличивать дозы наркотика. Он рассказывал студентам Оксфордского медицинского колледжа, что знал женщину, которой врач прописал принимать на ночь через день один-два грана (0,065—О 13 г) лондонской опиумной настойки. Почувствовав, что лекарство ей помогает, она постепенно увеличивала дозу и в конце концов принимала по 12 гран. Уиллис объяснял это тем, что человек привыкает к лекарству и организм требует все большего количества. Поэтому пациент не может заснуть или почувствовать облегчение, если принимает меньше той дозы, к которой привык. В 1656 году Кристофер Рен (1632-1723) и Роберт Бойль (1627—1691) в экспериментальных целях делали собакам внутривенные вливания опиума. В 1664 году Сэмюэл Пепис присутствовал на опыте, при котором убивали собаку, вводя опиум в заднюю ногу. Немецкие ученые Иоганн Даниель Майор (1634—1693) и Иоганн Зигмунд Эльсхольц (1623—1688) также экспериментировали с инъекциями опиума на собаках, но, как и их английские коллеги, они больше интересовались способами введения наркотика, нежели фармакологией. Несмотря на все попытки, подкожные инъекции опиума удалось сделать только » 40-х годах XIX столетия. Придворный врач герцога Сакс-Готекого Даниель Людвиг (1625—1680), изучавший изменчивость состава солей, получил медицинский лекарственный препарат, растворив опиум в кислоте, а затем насыщая раствор щелочью. Предполагают, что полученное Людвигом вещество, которое он назвал «правителем опия», было открыто вновь в 1804—1806 годах и с тех пор известно под названием морфин. Дальнейшие эксперименты проводили Уильям Куртан (1642—1702) в Монпелье, Иоганн Готфрид Бергер (1659-1736) в Виттенберге, Абрахам Каау Бугаве (1715-1798) в Гааге, Альбрехт фон Галлер (1708—1777) и Иоганн Адриан Теодор Шпрегель в Геттингене. Современник Сайденхема, придворный врач-фармацевт Мозес Шара (1619—1698) написал книгу «Королевская фармакопея», где опубликовал несколько опиумных рецептов. Автор «Универсального словаря по простым наркотикам», Никола Ламери (1645—1715), также опубликовал опиумный рецепт в своем учебнике, который в 1667 году был издан в Лондоне под названием «Курс химии». Главный аптекарь короля Людовика XIV Пьер Поме (1658— 1699) описал опиум в своем руководстве, который в Англии перевели как «Полная история наркотиков» (1712). Поме писал, что опиум возбуждает дух, вызывает сон и бесчувствие, освежает в бдениях, успокаивает сильные боли, вызывает обильный пот, помогает при многих болезнях груди и легких -- кашле, простуде, катаре и хрипоте. По его словам, этот наркотик также предотвращает или ослабляет легочное кровотечение, рвоту и все расстройства кишечника. Его прописывают при коликах, плеврите и истерии. Судя по предостережению Ла-мери, во Франции наркотики были шире распространены, чем в Англии, а это означало, что физиологическая зависимость возникла у большего числа пациентов. Помимо опиатов, не прекращалось применение различных средств и снадобий, которые подавляли человеческие эмоции. В 1621 году Роберт Бертон писал, что в каждом большом и малом городе, в каждой деревушке почти у любого имелись собственные настойки, препараты и рецепты для лечения меланхолии. Английская писательница-драматург Афра Бен (1640—1689) высмеивала наивность людей, надеявшихся найти лекарство, которое стало бы панацеей от всех человеческих переживаний. «Узри же этот маленький флакон, на который не смогла бы собрать деньги вся вселенная, будь он продан за свою истинную цену. Этот восхитительный, чудесный эликсир сделан из цветов мандрагоры, печени птицы Феникс и языков русалок, его возгоняли в перекрещивающихся солнечных лучах. Кроме способности излечивать все болезни тела и духа, этот эликсир обладает такой силой одушевления, что каким бы апатичным, холодным и трусливым ни было сердце человека, он становится энергичным и мужественным». Бен понимала, что высшими желаниями человека являются вечная жизнь и неутомимое сексуальное влечение (как у ост-индских поедателей опиума Кристобаля Акосты) — именно это означают слова «энергичный и мужественный». Стремление усовершенствовать человеческий опыт с помощью лекарств возникло в период огромных перемен в менталитете образованных западноевропейцев. Эти перемены играли главную роль в появлении того, что позже назвали наркотической зависимостью. Некоторые представители европейской элиты стали более восприимчивы к соблазнам измененного сознания. Личность человека развращалась не сразу и не вдруг, но в XVII веке возникло новое умонастроение, которое оказывало все большее влияние на отношение к галлю-циногенам, стимуляторам, наркотикам и алкоголю. «Неисследованное бытие не стоит потраченного на него времени», — заявил Сократ на рассвете западной цивилизации. Однако европейцы в XVII веке стали воспринимать самопознание Сократа как новый шаг на пути к пониманию личной индивидуальности. В 1599 году адвокат сэр Джон Дэвис (1569—1626) написал пространную поэму о личности и душе под названием «Nosce teipsum», что означает «Познай себя». Она сыграла ключевую роль в увеличении потребления наркотиков. В начале поэмы Дэвис пишет: For how may we to other's, things attaints, When none of us his own soul understands? For which the Divill mockes our curious braine, When,'Know thy seife' his oracle commands*. Взгляд Дэвиса на личность соответствовал эпохе исследований и открытий. Ему казалось, что нельзя делать открытия в материальном мире, оставаясь несведущим о мире внутреннем: All things without, which round about we see, We seeke to knowe, and how therewith to doe: But what whereby we reason, live and be, Within our selves, we strangers are thereto**. Одна строфа напоминает заявление о намерениях современного человечества: My seife am center of my circling thought Onely my seife I studie, learne and know***. * Как можем мы достичь других вещей, / Когда никто не понимает собственную душу? / Из-за которой дьявол дразнит наш любопытный ум, / Когда команда свыше гласит: «Познай себя» (англ.). ** Все вещи, окружающие нас, / Стремимся мы познать, / Но как мы думаем, живем и существуем, / Внутри себя — мы все еще не знаем (англ.). *** Я — центр своей мысли, / И только лишь себя я познаю и изучаю (англ.). Дэвис не испытывал жалости к себе, но многие его идеи впоследствии вызовут это чувство у поколений, выбравших путь наркотиков и самоуничтожения. Поэтическая строка Томаса Трахерна (1637—1684), написанная в 1674 году, — «A secret self I had enclosed within» (Внутри себя я скрыл другое "я"» англ.) — нашла свое место в «Оксфордском словаре английского языка». Здесь впервые слово «self» (Собственная личность, сам англ.) используется в его современном значении. В XVII веке набрал силу более гармоничный интроспективный подход к личности, который предвещал сэр Джон Дэвис. Его развитие можно проследить по развивающейся лексике той эпохи. Сами даты появления новых слов в «Оксфордском словаре английского языка» говорят за себя: «самопознание» (1613), «самоотрицание» (1640), «боязнь самого себя» (1646), «самоанализ» (1647), «саморазрушительный» (1654), «внутреннее противоречие» (1658) и «самосознание» (1687). Многие слова несли негативный оттенок: они означали неспособность к самоконтролю и сдерживанию своих эгоистических наклонностей. В богеме европейского общества появилось осознание собственной неповторимости (часто сопровождающееся эмоциональными причудами). В 1683 году французский эссеист Синьор де Сент-Эвремон (1613—1673) посоветовал некоей герцогине, слишком занятой собой и своими слабостями: «Знайте, мадам, что нет более жестокой вещи, чем мучить себя». Подобная переоценка собственной личности (наверное, более подходящим словом будет «самопоглощение») достигла апогея в XX веке. Примером может служить главный герой произведения М. Агеева (В. Набокова) «Роман с кокаином» — честолюбивый, губящий самого себя студент, живущий в Москве примерно в 1917 году. «За долгие ночи и долгие дни под кокаином... мне пришла мысль о том, что для человека важны не события в окружающей его жизни, а лишь отражаемость этих событий в его сознании». В кокаинисте Агееве отразилась идея признания только собственного «я», это кульминация тенденции к самопознанию. «Вся жизнь человека, вся его работа, его поступки, воля, физическая и мозговая силы, все это напрягается и тратится без счета и без меры только на то, чтобы свершить во внешнем мире некое событие, но не ради этого события как такового, а единственно для того, чтобы ощутить отражение этого события в своем сознании».Английский философ Джон Локк (1632—1704) в своей работе «О человеческом понимании» (1690) привел пример увлечения измененным сознанием. Автор доказывал, что ум человека не имеет врожденных принципов, а является чистым листом, который заполняется жизненным опытом. Локк говорил, что если ребенка вырастить в комнате, где есть только белый и черный цвет, то, став мужчиной, он не будет иметь представления о пурпурном или зеленом цвете, подобно тому, кто с детства не пробовал устриц или ананасов, просто не будет знать их вкуса. Истинным образованием умных людей является их жизненный опыт, он позволяет устанавливать собственные правила и жить согласно им. Люди способны совершенствовать себя или находить в себе новые качества с помощью познания окружающего мира, а не самопознания или исследования внутреннего «я». Локк писал, что если полностью изолировать осознание наших поступков и ощущений, особенно удовольствия и боли, то вопрос, куда следует поместить собственное «я», был бы спорным. Собственная индивидуальность определяется не личностью, в существовании которой невозможно удостовериться, а индивидуальностью сознания. Умозрительное любопытство о природе человеческого сознания вело европейцев к экспериментам с изменяющими восприятие веществами вплоть до XIX века. Более того, идеи Локка обозначили начальную точку исторического периода, в котором Бальзак пытался познать возможности марихуаны, Фрейд — действие кокаина, Оден — амфетамина, а Хаксли — мескалина. Точно так же самоанализ Дэвиса, который быстро превратился в вульгарное любование собственными слабостями, привел к вымышленной жизни, личным пристрастиям и скрытым надеждам европейцев и американцев. Именно в XIX веке эти особенности начали широко влиять на историю потребления наркотиков. В европейской культуре в эпоху господства разума наркосодержащие вещества продолжали сохранять свое привилеги рованное положение. С помощью опиатов лечили болезни и одновременно ухудшали состояние пациентов. Опийные настойки и ослабляли рвоту, и служили ее причиной. Коротко говоря, лекарства вредили, исцеляя. опиаты (опиум и морфий) в течение всего XIX века применялись при лечении ревматизма, болей, лихорадки, белой горячки, простуды, служили для анестезии при хирургических операциях. Врачи часто прописывали опиаты больным, при этом очень плохо представляя себе, как они воздействуют на организм. Поворотной вехой в истории лекарств стал XIX век, когда вместе с развитием разных областей научных знаний стали создаваться научные основы лекарственного дела. В 1806 г. из опийного мака было впервые выделено действующее начало - алкалоид морфин, и хотя ему было дано "божественное" название (по имени бога сна - Morpheus), это было конкретное, материальное химическое вещество. Затем из других лекарственных растений был выделен ряд других алкалоидов (кофеин, хинин, атропин, кокаин и др.). Со временем из растений стали выделять гликозиды (дигитоксин, дигоксин, строфантин и др.), кумарины, флавоноиды и другие химические вещества. Эти вещества обладали, как правило, основными фармакологическими свойствами содержащих их растений. Таким образом, с лекарственных растений был снят покров таинственности, их действия оказались связанными не со сверхъестественной силой, а с содержащимися в них химическими соединениями. Это сыграло выдающуюся роль в прогрессе лекарственного дела, так как показало, что лекарственные средства можно искать не только среди "даров природы".

Дженнаро Танкреди: Лауданум, парегорик, доверов порошок (разработан в 1762 г. врачом Томасом Дауером) упоминаются в современной фармакопее стран Западной Европы и США. Спектр назначения опиумных препаратов достаточно широк: инфекционные заболевания (оспа, туберкулез, холера, дизентерия, сифилис, коклюш), почечные и печеночные колики, кашель и сердцебиение, водянка, подагра и прочие; также опиумные препараты использовались в психиатрии в качестве успокаивающего и снотворного средств. В некоторых парижских больницах лауданум в комбинации с валерианой и другими лекарствами был основным средством лечения так называемых спазмодических болезней, включающих различные формы безумия, истерии, ипохондрии, конвульсивных расстройств, гидрофобию и астению. Терапия опиумом часто длилась месяцами и годами, неизбежно приводя к формированию наркотической зависимости. Первые научные описания наркотической зависимости появились в XVIII в. В 1701 г. английский врач Джон Джонс описал в своей работе "The mysteries of opium reveled" синдром отмены, но не смог в целом систематизировать свои наблюдения и объединить их в концепцию болезни. «Зло не в самом лекарстве, а в человеке», — писал Джонс. Тем самым он не оценил опасности в систематическом приеме наркотиков. Альбрехт Галер (1708—1777 гг.), известный врач, философ и поэт своего времени, страдавший мочекаменной болезнью и употреблявший опиум при купировании болевых приступов, дал достаточно четкое описание психотропных свойств опиума. Чуть позже в 1791 г. Ганди и в 1792 г. Симэн в своих работах обратили внимание на депрессирующее и на стимулирующее действия опиума. Обнаружив парадоксальную реакцию опиума, они тоже не связывали его с патогенезом наркомании. Развитие толерантности и физической зависимости впервые описал Хайген: «Тот, кто привык к нему (опиуму), должен принимать его ежедневно, иначе он обречен на смерть или самоуничтожение. Тот же, кто никогда не употреблял его, в случае, если ему представиться возможность принять дозу, привычную для потребляющего, умрет непременно». Том де Квински (1785—1859 гг.) в своей автобиографической книге «Исповедь англичанина-опиомана» подробно описал опиоманию и гневно обличил ее как порок. В свое время он являлся приверженцем доктрины «Церкви опиума» и даже был ее главой. Шарль Бодлер (1821—1867 гг.) так же, как и Делакруа, Флобер, как Оноре Домье, был в числе знаменитостей, посещавших так называемый «Клуб гашишистов» на острове Сен-Луи и в своей книге «Искусственный рай» в главе «Человек, Бог», основываясь на собственном опыте, сделал выводы о фатальности наркотической зависимости: «Не знаю, можно ли поставить знак равенства между гибельными последствиями, имеющими место в результате интоксикации гашишем, и крахом, наступающим в результате десятилетнего режима опиума; один — спокойный соблазнитель, другой — разнузданный демон. Возбуждающие яды представляются мне не только одним из самых ужасных и наиболее верных средств, которыми располагает дух тьмы, чтобы вербовать и порабощать достойный сожаления род человеческий, но и одним из самых совершенных его перевоплощений». «Искусственный рай» Бодлера вошел в литературу как I трактат о безнравственности употребления наркотиков. Морфин. Открытие опиумного алкалоида морфина немецким химиком фармацевтом Фридрихом Сертюрнером дало - мощный толчок в развитии наркомании как болезни. К своим опытам по синтезу активного начала из опиума он приступил в 1803 г. и уже в 1805 г. опубликовал статью, в которой выделенный алкалоид он назвал опиумной или миконовой кислотой, объединив их общим названием «морфий». Несколько позже Люссак предложил современное название алкалоида — морфин. Заслуга Сертюрнера заключается не только в открытии методов выделения и очистки морфина, но и в том, что он блестяще провел испытания алкалоида. В опытах на себе и на животных он воспроизвел клиническую картину морфийной интоксикации, что открывало перспективу терапевтического использования морфина. Сертюрнер выявил и описал две принципиально важные особенности хронического введения морфия: «Страстное желание наркотика (то есть психическая зависимость) и приобретенный иммунитет к лекарству (то есть толерантность)».

Дженнаро Танкреди: Пьер-Жан Робике (1780—1840), парижский химик и фармаколог, обнаруживший алкалоиды наркотин и кодеин, усовершенствовал процесс извлечения морфина. Новое вещество продвигалось на рынок как мощное болеутоляющее средство и лекарство для лечения опиумной зависимости. В 1821 году мелкий лондонский аптекарь Томас Морсон начал коммерческое производство морфина в задней комнате своей аптеки на Фаррингтон-стрит. Морсон учился в Париже, и открытия Мажанди и Пелле-тье произвели на него большое впечатление. Примерно в 1825 году фармацевт из города Дармштадт Генрих Эммануил Мерк (1794—1855) начал оптовую продажу морфина. В 1830-х годах производство этого алкалоида начала эдинбургская компания «Макфарлан» («Macfarlan & Company»). В 1836 году морфин был внесен в справочник «Лондонская фармакопея», к 40-м годам XIX века он получил широкое признание. Исследования подтвердили, что выбор Англией турецкого опиума был правильным. Профессор Лондонского университета писал, что, повторяя опыты Сертюрнера и Робике, он получил втрое больше морфина из турецкого опиума, чем из того же количества индийского. Отчасти по этой причине в Британию импортировали так мало опия из Индии. Его потребляли в основном в Китае и других азиатских странах. Тем не менее, несмотря на свое низкое качество, индийский опиум стал причиной важных изменений в отношении Британии к этому наркотику. Интерес к использованию опиума — не важно, был ли он вызван пороками Георга IV или «Признаниями» Де Куинси — поддерживался спорами по поводу экспорта этого наркотика. Общественные разногласия относительно употребления опиума в Китае возбудили интерес историков к рассказам путешественников и послужили основой для всеобщего осуждения приема наркотиков ради наслаждения. Несмотря на указы китайского императорского двора 1799— 1800 годов, запрещавшие перевозку и торговлю опием, его продажи в стране постоянно росли, В Макао начал поступать мальвийский наркотик, полученный в независимых штатах центральной и восточной Индии. В 1805 году генерал-губернатор Бенгала запретил импорт опиума из Бомбея, но поставки наркотика скоро возобновились через португальские колонии, в частности Гоа. Вопреки следующему пекинскому указу от 1809 года, налагавшему запрет на ввоз наркотика, в 1811 году американский бриг доставил партию турецкого опия в Кантон. В 1817 году его примеру последовало судно Ост-Индской ком-пании. Мальвийский опиум из восточных и центральных штатов Индии продавался в то время в Китае по 330 фунтов стерлингов за ящик. Такая цена сбила стоимость бенгальского опиума, цена которого в лучшие времена составляла от 880 до 440 фунтов стерлингов за яшик. Опиумная торговля была в высшей степени конкурентной. Стоимость наркотика, ввезенного в Кантон и Макао в 1817—1818 годах, составляла 737 775 фунтов стерлингов. В 1822—1823 годах она поднялась до 2 332 250 фунтов. К 1819 году, когда в Бомбее был открыт опиумный рынок, контрабанда наркотика достигла таких размеров, что ее не могли скрыть никакие ухищрения и подкуп чиновников. Каждый сезон в Кантоне и Макао появлялось все больше торговцев, не имевших отношения к Ост-Индской компании. В 1819 году маркиз Гастингс (1754—1826), генерал-губернатор и главнокомандующий вооруженными силами Индии, стал инициатором самых значительных с 1773 года изменений в системе снабжения опиумом. Была отвергнута прежняя политика ограничения производства и поддержания стабильных цен. Чтобы сохранить объем пошлин на бенгальский опиум, было решено, что Ост-Индская компания будет закупать весь поступивший на рынок мальвийский наркотик и переправлять его в Китай, даже если это означало конкуренцию с собственным бенгальским опием. Данное решение было представлено как патриотическое, направленное на вытеснение иностранцев из чрезвычайно прибыльного бизнеса. В действительности же оно привело к фактически неограниченным поставкам наркотика. Историки предполагают, что в 20-х годах XIX столетия индийское правительство могло отменить монополию Бенгала и запретить выращивание опиумного мака в Британской Индии. В этом случае, даже если поставки наркотика в Китай продолжились бы, его потребление не смогло бы вырасти до таких громадных размеров. Но контролировать выращивание мака на каждом отдельном участке невозможно. Тем не менее некоторые чиновники стремились снизить зависимость бюджета от пошлин на опиум. Сэр Чарльз Меткалф {1785—1846), «мужественный и добродетельный» администратор, полагал, что потеря доброго имени компании в результате политики Гастингса означала куда больше, чем любые фи-нансовые прибыли. Лорд Уильям Кавендиш Бентинк (1774—1830), назначенный в 1827 году генерал-губернатором Индии, считается одним из самых крупных политических деятелей, занимавших этот пост. Именно в его правление началась дискуссия о необходимости внесения изменений в индийские традиции и организацию общества, а также споры о глубине этих изменений. Бентинк обнаружил, что две трети объема наркотика экспортировались незаконно и только одна треть принадлежала компании. Взвесив все «за» и «против», его администрация в 1830 году отменила любые ограничения на выращивание и перевозку мальвийского мака, но наложила пошлину на транзит, призванную увеличить доходы, не сокращая объема торговли. Затем, чтобы укрепить базу финансовых поступлений, Бентинк в 1831 — 1839 годах субсидировал расширение плантаций мака в пятнадцати новых районах. В 1831/32 финансовом году доходы от продажи опиума по значимости занимали тре-тье место в бюджете. За пять лет производство опия утроилось. В результате цены упали: в 3830-х годах они были в среднем в два раза ниже, чем в 1820-х, хотя отчасти снижение цен приписывали противодействию китайского правительства, а не насыщению рынка. В эпоху, когда мужская плодовитость была экономической необходимостью и традиционным достоинством, такие заявления имели большое значение. Дурная репутация китайских наркоманов все больше переносилась на британских. Признание потребления наркотиков бесполезной и расточительной привычкой полностью совпадало с настроениями Британии — прогрессивной, динамично развивающейся державы, которая строила индустриальное общество. Такое признание отражало всеобщую заботу о традициях, условиях жизни и общественном здоровье в больших и малых промышленных городах. Итог индустриализации подвел в 1818 году Колридж. Он писал, что состояние общества характеризуется сильным притеснением со стороны богатых. Со стороны бедных — драки, скандалы, мятежи и отказ от всех личных и общественных обязанностей. Для Карлейля* в 1829 году это была эпоха машин «в прямом и переносном смысле этого слова». В индустриальной экономике время стало товаром. Опоздания и задержки были преданы анафеме. Французский мыслитель, граф Клод-Анри де Сен-Симон (1760—1825) предлагал, чтобы в роли духовных руководителей нации вместо архиепископов выступали лидеры промышленности, чтобы мерилом искупления грехов стал продуктивный труд и чтобы целью общества была организация его граждан, направленная на производство полезных продуктов. В 1826 году ученики Сен-Симона учредили журнал «Производитель», получивший значительное влияние в английском обществе, нетерпимом к неорганизованности и употреблению наркотиков. Один из последователей Сен-Симона в 1844 году высказал мысль, что праздное времяпрепровождение чуть ли не изнуряет рабочего человека: «Его дом под облачным небом может быть окружен зеленью, в нем может царить аромат цветов и звучать щебетание птиц, но если рабочий ничем не занят, ему будет недоступно очарование уединенности. Однако если его слуха вдруг достигнет громкий гудок отдаленной фабрики, если он услышит монотонный стук машин в цеху, лицо его немедленно светлеет. Он больше не чувствует изысканные ароматы цветов. Дым, валящий из высокой заводской трубы, буханье парового молота приводят его в восторг. Он вспоминает счастливые дни работы». Постепенно получало признание мнение, согласно которому опиум делает мужчину бесплодным или женственным. Лондонский токсиколог Энтони Тодд Томпсон (1778—1849) заметил в 1831 году, что применение опиума для поднятия духа давно стало обычным в Турции, Сирии и Китае. В последнее время оно, к сожалению, распространилось в Англии, особенно среди женщин. Врач Вестминстерской больницы Джон Парис (1785—1856) в 1843 году также утверждал, что лондонские прожигатели жизни привыкли принимать наркотик, чтобы поддерживать силы при легкомысленном времяпрепровождении. Следует отметить, что женственность мужчин начали связывать с сексуальными предпочтениями только в конце XIX века, а пока ее приписывали «умеющим жить» денди, подобным Булвер-Литтону. Вот его портрет данный современником в 1836 году:


Дженнаро Танкреди: «Зашел к Булверу в очаровательные апартаменты в Олба-ни. Он был одет в домашнее платье щегольского, но прискорбного стиля, с трубкой кальяна во рту. Его волосы и бакенбарды были тщательно причесаны. Мне было жаль, что этот умный человек благородного происхождения поддался таким мелочным, недостойным его интересам. Его поведение было чрезвычайно открытым, мужественным и сердечным, оно никак не соответствовало его внешности». В 30-х годах XIX века члены Комиссии по расследованию деятельности фабрик задавали врачам из промышленных районов следующий вопрос: «Часто ли заводские рабочие позволяют себе употреблять опиум не по предписанию врача?» Стоит обратить внимание, что немедицинское применение опия беднейшими рабочими характеризовалось как роскошь. Однако они использовали наркотик не для того, чтобы потворствовать своим капризам, подобно Георгу IV или Булвер-Литтону, а чтобы облегчить тяготы повседневной жизни. Один заводской врач из Манчестера ответил, что принимает все меры, чтобы его рабочие как можно меньше принимали опиум в любой форме. Хирург из Дерби поддержал коллегу, сказав, что у них в городе наркотик употребляют не слишком часто — большинство наркоманов не работают на фабриках, а бездельничают. Женщины в XIX веке прибегали к опийной настойке, стараясь сохранить свое место в патриархальном укладе. Вот яркий пример. Сестра Гладстона, Хелен (1814—1880), была потрясена, когда ее жених признался, что родители не позволят им жениться. Атмосфера в доме всегда была для Хелен слишком тяжелой, но когда обстановка стала невыносимой, девушка попыталась найти утешение в католицизме. Отец и брат были категорически против, и она, стремясь покончить со сво-им беспомощным положением в семье, начала постоянно путешествовать в сопровождении личного врача. У Хелен существовал еще один источник избавления от страданий, над которым ей трудно было сохранить контроль — опиаты. Казалось, она хотела отомстить семье с помощью губительной и постыдной зависимости. В 1845 году Гладстон ездил в Баден-Баден, чтобы утешить сестру, убедить ее отказаться от наркотика и уговорить вернуться в семью. Он писал, что ей грозила смерть и что этим ужасным наркотиком Хелек отравляет тело и разум. Попытку Гладстона «направить ее на путь истинный» можно сравнить с чтением житий святых на японском языке. Позднее Хелен взяла из семейной библиотеки несколько книг протестантских священников и использовала как туалетную бумагу. Ее брат нашел эти книги — чего она, несомненно, добивалась — порванными, без переплетов. И все же через некоторое время семья уступила, и Хелен Гладстон смогла жить как католичка, и иногда ей удавалось надолго отказаться от своей зависимости. Злоупотребляли не только опиатами. Некая знатная женщина в 1819 году удивлялась, насколько бедные «любят химию». Она утверждала, что ее повариха пила не только сурьмяную настойку и сильнейшие рвотные препараты, но и все средства знахарей, попадавшиеся ей под руку. Беднейшие люди, лишенные гражданских прав, употребляли любые снадобья, которые могли себе позволить. В 1839 году коммерческий агент лондонского городского совета Томас Холлоуэй (1880—1883) понял, какие доходы могут принести готовые лекарства, на которые не требовалось рецепта врача, и начал выпускать «Семейную мазь Холлоуэя». К 1851 году он ежегодно тратил более двадцати тысяч фунтов только на рекламу своих средств самолечения — они раскупались так хорошо, что он скоро стал миллионером. Холлоуэй считался порядочным и совестливым торговцем. «Позор тому времени, в котором мы живем», — заявил один хирург из Лидса. В этом городе рабочие в субботу вечером закупали опийные таблетки и настойки, как будто это было мясо или овощи. На рынке по соседству с прилавком зеленщика стоял прилавок мясника и киоск с таблетками. Насколько беднейшие классы теряли осторожность по отношению к лекарствам, настолько богатые становились все более разборчивыми. Примером могут служить примеры применения опиума беременными женщинами. В 1806 году одна знатная женщина почтенного возраста послала записку леди Каролине Лэмб (1785—1828), жене будущего премьер-министра, виконта Мельбурна (1779—1848), в которой говорилось, что если леди Лэмб захочет забеременеть, то ей следует носить на спине опиумный пластырь, который «вершит чудеса». Опиумную настойку продолжали принимать беременные жены премьер-министров. Подруга леди Гоудрич (1793—1867), жены будущего премьер-министра, писала в июле 1827 года: «К Саре относятся очень хорошо, называя ее отвратительный характер переживаниями». По словам этой подруги, леди Гоудрич не терпела ни малейшего возражения, но успокаивалась, приняв достаточную дозу опиумной настойки. Постоянные жалобы премьер-министра по поводу здоровья жены приводили в ярость Георга IV и шокировали Чарльза Гревилла, который писал, что леди Гоудрич никогда не оставляла мужа в покое — посылала за ним по двадцать раз на дню, даже когда он был занят на заседании кабинета министров. Сам Гоудрич, по свидетельству современника, был настолько глуп, что потакал всем прихотям жены, поскольку она убедила мужа, что если ей бу-Дут перечить, то она умрет. Это, возможно, был бы лучший выход для премьер-министра, «поскольку его жена смешна, капризна и надоедлива», — продолжал автор. У беременной леди Гоудрич незадолго до этого умерла дочь, но увлечение матери наркотиками не отразилось на ее сыне. Большинство без зазрения совести давали детям успокоительные сиропы и средства — «Успокоительный сироп матушки Бейли», «Успокоительный сироп миссис Уинслоу», «Эликсир Макманна», «Стимулятор Годфри», «Эликсир Даффи», «Профилактическое средство Аткинсона для младенцев» и «Ветрогонное средство Долби». Чрезмерные дозировки подобных средств приводили к смерти сотен детей. Врач детского отделения больницы города Дерби свидетельствовал в Комиссии по расследованию деятельности фабрик в 1834 году, что многие матери, работавшие в текстильных цехах, давали своим детям опиаты вроде «Стимулятор Годфри» и «Эликсир Даффи», чтобы они мирно спали, когда матери работали. Его кол-лега в Салфорде считал, что рабочим неизвестно использование опиума в качестве средства увеселения. Тем не менее опий стал причиной гибели многих детей. Работающим матерям необходимо было оставлять ребенка дома на попечении какой-нибудь соседки. Нередко та ухаживала за тремя-четырьмя детьми. Если младенец кричал, ему давали настойку опиума, и он засыпал. Просыпался он капризным, с температурой, и ему давали еще большую дозу, результаты которой не заставляли себя ждать. Леонард Хорнер (1785—1864), назначенный в 1833 году инспектором по делам фабрик, докладывал, что только на одной улице Манчестера располагались три аптеки, кото-рые еженедельно продавали по пять галлонов* «Стимулятора Годфри» и «Успокоителя Аткинсона» — название последнего лекарства достаточно красноречиво. Реформатор системы уголовных наказаний, преподобный Джон Клей (1796—1858) свидетельствовал, что в ланкаширском промышленном городе Престон в 1843 году «Стимулятор Годфри» или подобные вредоносные составы купили в 1600 семьях. Клею было известно об одном похоронном бюро, 64 процента клиентов которого умерли в возрасте до пяти лет. Английские аптекари заготавливали опийные таблетки, опийное мыло, свинцово-опийные таблетки, опийные пластыри, опийные клизмы, опийные мази и другие препараты, например опийный уксус. Не считая патентованных средств, которые отпускались без рецептов в аптеках, опийные препараты можно было купить в бакалейных лавках. Их могли приобрести дети, которых матери посылали за продуктами. Самым известным фасованным средством этого типа был «Порошок Довера» — смесь рвотного корня и толченого опиума. Его давным-давно составил ученик Сайденхема Томас Довер (1660—1742) для лечения подагры. Печальную известность приобрели графства Йоркшир, Кембриджшир и Линкольншир — там беднейшие рабочие широко применяли опиаты. Такую же репутацию имели Манчестер и более мелкие города в графстве Ланкашир, хотя не исключено, что репутация эта являлась преувеличенной. Особую известность приобрел район Фен, где местные жители выращивали мак. Этот район занимал северную часть Кембриджшира, восточную — Хантингдоншира, западную — Норфолка и южную — Линкольншира. Это была низкая, болотистая, сырая и нездоровая местность. Местные рабочие были подвержены ревматизму, невралгии и разновидности малярии, которую называли лихорадкой. В Фене был высокий уровень смертности. Здесь веками выращивали опиумный мак для составления знахарских средств. Сходство этой влажной, нищей земли с другим известным источником опия — индийским штатом Бенгал — отметил лорд Уильям Бентинк, живший и в Бенгале, и в Фене. Жители отдаленных районов по субботам устремлялись в города, где торговали опиумом. В кафедральном городе Эли опиума продавали больше, чем любых других лекарств. Население Фена снабжали опиумом сельские бакалейщики, оптовые торговцы, владельцы лавок и даже проститутки. Население больших деревень и городов потребляло меньше наркотика, чем жители отдаленных деревушек и хуторов. Последние часто давали опий домашним животным. Количество наркоманов возросло во время войн. Солдаты, раненные во время наполеоновских войн, получали опиум для утоления боли, что, возможно, вело к формированию наркотической зависимости. Кроме того, во французской армии иногда давали наркотик для храбрости. Один английский врач в 1843 году со всей определенностью утверждал, что французские хирурги давали изможденным солдатам для восстановления сил опий с кайенским перцем. Если эта практика дей-ствительно существовала, то, как следствие, должен был возрасти уровень наркотической зависимости среди солдат. Однако самый исторически значимый рост наркомании во Франции отмечался не у солдат, р. в литературно-эстетических кругах Парижа. Увлечением многих парижских писателей и прожигателей жизни стал гашиш.

Дженнаро Танкреди: Для парижской богемы 30-е и 40-е годы XIX века были периодом новых веяний, (Книга Анри Мюрже «Сцены из жизни богемы» была опубликована в 1851 году.) Художники, литераторы и представители светского общества освобождались от оков семьи и обременительной каждодневной рутины ради эгоцентричного существования. Парижане, открывшие для себя в 40-х годах XIX века гашиш, напоминали калифорнийских любителей «травки» 60-х годов XX столетия. Им хотелось люб-ви, не ограниченной никакими условностями, и воплощения своих детских фантазий. Гюстав Флобер (1821 — 1880) писал в двадцатипятилетнем возрасте: «Не заставляйте меня что-то делать, и я сделаю все. Поймите меня и не критикуйте». Французские любители гашиша надеялись, что наркотик примирит их с противоречивыми стремлениями. «В детстве мне хотелось стать капелланом, а иногда — актером, — писал Шарль Бодлер (1821 — 1867). — Даже когда я был маленьким ребенком, в моем сердце боролись два противоречивых чувства: страх существования и восторг от жизни». Эти люди хотели утвердить свою индивидуальность, сделаться героями в индустриальную эпоху. Своим поведением и творчеством они отвергали мораль и ограничения среднего класса. Роль обвиняемых доставляла им наслаждение. Они упивались обвинениями в оскорблении общественной нравственности. Дурная слава возвышала их в своих глазах. Как озорные дети, они намеренно созда-вали необычные ситуации, когда власти могли упрекать их в правонарушениях, а почитатели — возмущенно провозглашать их невиновность. И хотя эти люди нарушали традиции среднего класса, они не испытывали любви и к рабочим. На самом Деле их борьба с респектабельностью и общественным порядком являлась доказательством приоритета социальной иерархии. Их бунтарство было не чем иным, как картинными жестами буржуазной раздражительности. Когда Шарль Нодье при регистрации в швейцарском отеле в графе «Цель приезда» написал «Приехал, чтобы свергнуть вашу республику», это было вызвано гневом на то, что он не встретил ничего более деспотического, кроме табличек «По газонам не ходить». Шарль-Огюстен Сент-Бёв (1804—1869) появился на дуэли, сжимая в одной руке пистолет, а в другой — зонтик. Виктор Гюго (1802— 1885) после того, как в 1834 году обзавелся любовницей, примирился с женой, купив ей пенсионную страховку. Французские писатели намеренно превратили свою жизнь в публичный спектакль, производя впечатление на поклонников и приводя в ярость оппонентов. Флобер в 1846 году признался, что его основной натурой было шутовство. Жюль Балле (1832—1885) назвал Бодлера отвратительным актером. Но не следует бездумно отрицать ни мотивацию, ни достижения этих молодых, талантливых французов. Они искренне стремились расширить свой эмоциональный опыт и эстетическое восприятие — они приветствовали страдания и отрицали значение житейского покоя. «Нет ничего хуже существования устрицы», — утверждал в 1843 году Проспер Мериме. Он писал, что жизненный покой, о котором иногда говорят с восхищением и который подобен забвению от гашиша, — ничто по сравнению с «блаженством, граничащим с пыткой». Оноре де Бальзак (1799—1850) похожим образом в 1846 году объяснял, что пробовал гашиш, потому что хотел сам исследовать этот очень необычный феномен. Его вдохновили фармакологические и физиологические эксперименты сэра Хамфри Дейви (1778—1829) и врача Томаса Беддоуза (1760—1808), которые проводили их на себе. Представители французской богемы, о которых говорилось выше, по словам Нодье, были «сиротами свободы, лишенными наследства Наполеоном». В период между Революцией 1789 года и битвой при Ватерлоо (1815) погибли почти миллион французов, половина из которых не достигла возраста 28 лет. Выжившие молодые интеллектуалы выступали против грубой жестокости солдат и неистовства революционно настроенной толпы. Они приобрели силу воображения уже после великого мифотворческого периода революции, потому что им требовались свои собственные, личные мифы. Однако реставрация Бурбонов в 20-х годах означала переход к рассудительности и благоразумию. Хотя в 1830 году на волне народной популярности пришли к власти орлеанисты*, их реформаторские усилия вскоре угасли, и к 1840 году Франция оказалась во власти буржуазной реакции. Молодая интеллигенция подменила жестокость внешнего мира на приводящий в волнение самоанализ. Она отвергала серые, мрачные факты жизни ради буйных, горячих фантазий. «Мы были не только трубадурами, мятежниками и поклонниками Востока, — писал Флобер о своей юности. — Прежде всего мы были художниками». Трубадуры-мятежники использовали наркотики как способ ухода от действительности. Как Де Куинси и Нодье в первом десятилетии XIX века, они совершенствовали эстетическое и эмоциональное восприятие, да>;..е когда чувствовали свое отчуждение. Когда Эжен Сю (1804—1857) перед началом оперы Россини «Сорока-воровка» дал Бальзаку сигарету (по слухам, с гашишем или опиумом), все чувства писателя обострились. Он слышал музыку как бы сквозь сияющие облака, при этом она была лишена несовершенства, свойственного созданию человека. Оркестр казался ему «громадным, непостижимым механизмом, поскольку все, что я видел, — это грифы контрабасов, мелькание смычков, золотистые изгибы тромбонов, кларнеты, но никаких музыкантов. Лишь пара недвижимых напудренных париков и два раздутых, гримасничающих лица». Модная увлеченность некоторых влиятельных парижан гашишем возникла вследствие оккупации Египта Наполеоном в 1798—1801 годах. Хотя французские офицеры запрещали продажу и использование каннабиса, сведения об этом наркотике теперь получали из первых рук. Египетская экспедиция Наполеона породила во Франции множество новых увлечений. Некоторые оказались мимолетными, например каминные фигурки в виде сфинксов, другие, как гашиш, просуществовали дольше. Известия о свойствах этого вещества распространились из Франции по всей Европе. Дальнейшие завоевания расширили знания французов о гашише. Алжир с Давних времен находился под властью Турции. В 1827 году французский консул на аудиенции нагрубил военному правителю Алжира, за что получил удар стеком. Через три года Карл X, который стремился упрочить свое влияние внутри страны, решил сделать патриотический шаг. В Алжир, чтобы отомстить за поруганную честь Франции, был послан экспедиционный корпус. С прогулочных яхт за обстрелом африканского города с моря следили модно одетые зеваки. Турецкий правитель был вскоре изгнан, но и Карл X в июле 1830 года был смещен с трона. Историк и государственный деятель -Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787—1874) в разговоре с одним англичанином высказал такую мысль: «Вашу империю породила алчность, нашу — тщеславие». Большая часть территории Алжира была впоследствии оккупирована и колонизирована Францией. К 1841 году там поселилось более 37 тысяч французов, в основном бывших солдат. В 1848 году Алжир, включая огромные пустынные районы Сахары, был присоединен к Франции и поделен на три административных департамента. Это коло-ниальное завоевание, как и оккупация Египта, еще ближе познакомило французов с гашишем. Экзотический сборник Виктора Гюго «Восточные мотивы» уже взывал к обеспокоенности иррациональными ощущениями и необычностью описываемых традиций, которые связывали как с наркотиком, так и с мусульманским миром. Но по мере колонизации Алжира в обществе неумолимо укреплялся гашиш. Как сказал Теофиль Го-тье (1811—1872), «гашиш заменяет нам шампанское. Мы думаем, что завоевали Алжир, но это Алжир завоевал нас*.



полная версия страницы